1

Десятилетний граф Кордас, которому на вид едва можно было дать лет пять, лежал на горе подушек и безразлично глядел в окно голубыми белками глаз. На лишённой волос голове, у самого темени, неестественно зияла вмятина словно на скорлупе яйца от удара ложкой.

Он получил её пару дней назад, когда постельничий неловко поддержал голову мальчика, перекладывая его на свежее бельё. Слуга клялся, что делал всё в точности как всегда, как череп вдруг вдавился под одним его большим пальцем. Тем же равнодушным взглядом, каким граф Кордас взирал в окно что на солнышко в ясном небе, что на бури и грозы, что на весёлых пташек и верных отцовских соколов, тренирующихся во дворе замка, сегодня он наблюдал, как вешают постельничего.

Но... перевешай отец всю Туксонию, хоть самого короля Гофрита — его сын никогда не станет здоров.

Спустя почти полдня после казни герцог Кордас-старший зашёл проведать своего младшего наследника. Высокий мужчина с длинными чёрными волосами и такой же бородой, с тёмными омутами глубоко утопленных, холодных глаз, без страха врывавшийся во вражеские замки, застыл на пороге покоев сына, не в силах сделать шаг.

Преодолев и эту слабость, герцог Кордас-старший наконец вошёл и медленно приблизился к кровати младшего из сыновей.

Мальчик хотел повернуться, но герцог, припав на колени пред постелью, остановил его, едва успев задержать руки над хрупким телом:

— Не двигайся, сын мой, сломаешь шею.

Зная, что тот его едва слышит, герцог Кордас-старший всё равно с ним разговаривал.

— Прости меня, — прошептал он, в его тёмных хищных глазах появились слёзы. — Я не уберёг ни тебя, ни твою мать.

Осторожно вошёл священник, тихо стукнув в дверь лишь для вежливости. Герцог ощутил его спиной чутьём воина.

— Надо принимать решение, господин герцог, — шепотом произнёс священник, хоть и знал, что мальчик глух.

— Да-да, — с глубокой усталостью в голосе отозвался тот. — Я уже выслал приглашения сыновьям, объявление наследника через три месяца.

— Не то решение, — скорбно вздохнул священник. — Куда более трудное.

Герцог вскочил с колен. Его длинные чёрные волосы хлестнули священника по лицу.

— Знаю, что вы хотите предложить, — прорычал он, так, будто лязгали стальные шестерни. — Я сам думаю об этом всю его жизнь. Мы уже это обсуждали. И мой ответ — нет. Никогда. Ни за что на свете.

— Не вашими руками, герцог...

— Тем более!

Он стал теснить священника к выходу. Противиться такой широкой фигуре тот, ростом не выйдя, был не в силах.

— Вы можете подарить своему сыну вечное блаженство, — продолжал убеждать священник мягко и монотонно. — Приблизить его встречу с господом, сократив мучения. Вы издеваетесь над невинным существом, неужто вы так слепы?

Кордас-старший остановился. Священник нервно улыбался ему снизу вверх, дыша ему в грудь.

— Раз я всё равно грешен, — процедил герцог, — раз я издеваюсь над больным сыном и терять кроме него мне нечего — я готов на последнее средство. И коль оно не сработает — я совершу это. Собственными руками. Клянусь именем рода Кордасов перед ликом Триединого.

— Что это вы задумали? Я знаю вас с младенчества, я святил и исповедовал вас все пятьдесят лет вашей жизни, но, право слово, до сих пор не понимаю, на что вы способны.

Герцог достал из-за пазухи роскошно расшитого одеяния неподобающе мятое письмо. Кое-где виднелись пушистые следы чернил, размытых каплями — наверняка слёз. Молча, он передал письмо священнику.

Тот развернул его, прочёл бегло, но выцепил взглядом одну строчку, и глаза его расширились.

— Обращаться к братству Усекновенной Головы?! Безумие! Все его члены давно преданы анафеме! Это грех!

Герцог отобрал письмо и скрутил поудобнее для транспортировки.

— Я должен был догадаться... — Священник неистово потёр лоб. — Вы же сказали, что никому не позволите умертвить вашего сына, а от их рук он гарантированно погибнет! Не берите грех на душу, герцог, я не смогу вам его отмолить!

— А и не надо, — резко лязгнул Кордас-старший.

Самый младший из графов Кордасов провожал бессмысленным взглядом посланника с отцовским письмом, предвещавшее ему исцеление или гибель.

2

Монастырь торчал посреди пустоты как нарост на теле земли. Вокруг простиралось поле, на котором лениво работала пара монахов, кажется, только для виду. Речка-переплюйка не служила никакой защитой отшельникам, лишь давала скромный запас воды на выживание. Сооружение для единения с Триединым выглядело настолько неуместным, будто сам господь, носясь по небу со своей аляповатой поделкой, наконец воткнул её в первое попавшееся место, только б избавиться, и сказал бог: «Я сделал».

Оставив коня неподалёку от ленивых монахов-земледельцев, странник в скромных одеждах постучал массивным кольцом в монастырские ворота, над которыми красовалась мозаика с длинноволосой головой в окантовке нимба. Голова плескалась в глубоком золотом тазу, заполненном кровью, а волосы святого лезли через борта словно щупальца древнего морского чудища.

Пришлось подождать, пока наконец выйдет монах. Он оказался непривычно смуглым для вечно бессолнечной Туксонии, а глаза чёрными угольками сверкали по обе стороны крючковатого носа.

— Благослови тебя Триединый, странник, — улыбнулся он. — Чем тебе может служить наше братство? Пришёл ли ты помолиться и продолжить путь или возжелал усмирить плоть свою, присоединившись к братьям во Триедином?

— Ни то и ни другое, — ответил тот. — Я пришел... — Он глубоко вздохнул, собираясь с силами: — ...Насладиться жарким лоном священной матери и проникнуть в её потаённые чресла.

— О, давненько к нам за этим не захаживали. — Монах оживился, втащил его на территорию, захлопнул ворота и лёгким движением мизинца задвинул исполинский засов с помощью рычага с мягким, бесшумным ходом. — Я тебя провожу. Только по сторонам не глазей и никуда не сворачивай.

Странник очень старался, но не смог удержаться. Невзирая на стабильно промозглую туксонскую осень, во внутреннем дворе вовсю цвели розоцветные растения — кажется, к началу зимы у братства пойдут вишни с яблоками. Но что ещё сильнее поразило пришельца: с огромной сосны, едва не высовывающей макушку за монастырские стены, монахи, стоя на длинных стремянках, собирали жёлтые пупырчатые плоды. Едва странствующий паломник успел проморгаться, чтоб снова взглянуть на причудливое хвойное дерево, монах больно ткнул его под рёбра. Странник опустил глаза, и теперь видел лишь вздымающиеся полы рясы над мягкой бархатной обувью с закрученными носами, коей монахи, как правило, не носили.

В церкви сквозь привычные ритуальные благовония просачивался тонкий, острый искусственный запах. Такому место не в церкви, а в вылизанной комнате с белыми стенами и полом, с минимумом убранства.

Они подошли к статуе Великого Пророка, простирающего руки к небу — точнее, церковным сводам, его символизирующим, — посреди застывшего золотого пламени, формирующего трезубец. Руки Пророк раскинул вверх и в стороны, словно образовывая собой сосуд для божьей благодати.

Монах бесцеремонно схватил ладонь Пророка, словно хотел пожать.

— Жми богу руку, — велел монах.

Странник заозирался, будто стесняясь взоров с ликов святых, что вот-вот уличат его в кощунстве. Затем неуверенно, но всё же коснулся позолоченной руки.

Ничего не произошло: громом никого не поразило, божьей кары не последовало.

Странник вопросительно взглянул на монаха. Тот закивал:

— Жми, жми крепче! Как я.

Странник перебрал вспотевшими пальцами и крепче ухватил божественную ладонь.

— А дальше? Это же рукопожатие, а не прогулка с дамой сердца за ручку, — нетерпеливо усмехнулся монах. — Как бы ты пожал руку старому приятелю?

Тут, разозлившись, странник отдёрнул руку от статуи.

— Это какая-то проверка, буду ли я святотатствовать? Если да — перед лицом Триединого клянусь, что не пойду на сие! — И добавил неуверенно после молчания: — Я же прошёл проверку?

Монах закатил глаза.

— Да молодец ты, молодец. Где-то на небесах твоя стойкость зачтётся. Но мы сейчас здесь, оба люди занятые, так что пожми уже наконец эту руку.

Странник прищурил глаз и на выдохе добро потряс руку золотого Пророка.

Однако таких усилий не требовалось: рука поддалась сразу, в ней будто щёлкнул неведомый сустав, и церковный пол под ногами поехал вниз.

Паломник вскрикнул и попытался схватиться за удаляющийся край пола, чтоб подтянуться, но соскользнул обратно на движущийся кусок камня.

— Что мы наделали?! — возопил он, бухаясь на колени и сжимая руками голову. — Нас доставят прямиком в ад!

— Ну, в ад так в ад, — пожал плечами монах.  — Хм, — заговорил он вполголоса сам с собой, — надо будет прикрутить музыкальный механизм, чтоб ехать не скучно было.

Он скрестил руки на груди и стал миролюбиво посвистывать.

Тогда странствующий паломник успокоился и робко заозирался сквозь пальцы. Он видел лишь стены с длинными прямыми железками, устремлёнными к поверхности. Они тихонько повизгивали и шелестели, пока платформа ехала вниз.

— Рельсы, — пояснил монах и не пояснил одновременно. Лишь заставил лицо странника изумлённо вытянуться. — Такие, эм, штуки, чтобы... А, ладно, потом.

Платформу тряхнуло, и они остановились напротив кованой железной двери, какими обычно лорды запирают свои замки. Сбоку торчал аккуратненький рычажок. Странник уже почти не удивился, когда монах лёгким движением отворил дверь.

Дверь с лязгом отъехала в сторону, и мешанина запахов ударила паломнику в нос. Тот закашлялся, и монах похлопал его по спине.

Под церковью и, должно быть, на всю территорию монастыря развернулось подземное царство. Всюду что-то пахло, светилось и булькало; где-то повизгивали, мычали и скулили животные.

Странник заморгал, прогоняя ресницами густое марево цветного подсвеченного дыма, как вдруг на его голову с силой натянули конструкцию из тугих ремешков, а к носу прижали плотную кожаную маску. В ней было душно, ремни давили на голову, зато больше не кашлялось.

— О мозги Архистофеля! — воскликнула сквозь дым тень второго монаха, разгоняя дым руками. — Я же просил, Зеб, надевать намордники на посетителей!

— Да я... — Паломник издал остаточный кашель. — ...В порядке...

— Да с тобой-то что станется? Ты нам тут надышишь своими миазмами! — сетовал второй монах. Наконец из марева проступило его лицо: это был старец с пегой копной волос и бородой, торчащими во все стороны словно лучи у сумасшедшего солнца. — Эй, Зеб, он что, всерьёз назвал пароль?

— Да, коль уж он здесь, — развёл руками первый монах.

— Значит, дело важное, и ты от кого-то из, хм, друзей братства Усекновенной Головы, — прищурился дед через нагромождение цветных стёклышек, комично увеличивающих его и без того навыкате глаз.

— Да, я... — пробубнил странник из-под маски и полез в складки походной одежды. Говорить было трудно, и он молча протянул рулон письма.

Старый монах вгляделся через стёклышки; младший, по имени Зеб, глянул ему через плечо. На тиснёной печати красовалась геометрически безупречная оса.

Дед смешно выпучил глаза через многослойные окуляры, но на лице его было неподдельное благоговение.

— Что ж ты не сказал, кто он, Зеб?! — обрушился он на брата во Триедином.

— Да я не знал, — оправдался тот. — Назвал пароль — значит, «свой».

— Ух! Не умеешь ты дела вести! Дед твой человек хваткий был, отец твой ему под стать, и такого оболтуса вырастили. Учись, не то вечность в ассистентах... то есть, послушниках ходить будешь, — проворчал старый монах. — Это же наш главный спонсор — благородный дом Кордасов.

3

Посланник дома Кордасов скрыл принадлежность к своим нанимателям: приехал в скромной одежде, без чёрно-жёлтых знамён герцогства со схематичной осой посередине. Разумеется, молодой монах Зеб не мог его распознать, а даже когда узнал, кто перед ним, всё равно не изменил своей слегка насмешливой манеры. Ну, молодо-зелено...

— Какова цена? — спросил дед, едва посланник озвучил подробности, опущенные в письме.

Молча, посланник достал ещё один свиток, не такой мятый и сокровенный — с холодными столбцами детализированных расчётов.

Зеб вновь попытался мимоходом сунуть крючковатый нос в бумагу из-за плеча наставника, но на сей раз тот проворчал:

— Иди задай корм живности, Зеб. И не говори, что уже кормил hastrapotas imverdebrados, они бы так не скреблись, а то отсюда слышу. Начнут повизгивать — пиши пропало.

— Но я не слышу, чтобы что-то... скреблось и тем более повизгивало, — пробубнил посланник через маску.

— На что это вы намекаете? Уж слышу-то я прекрасно, и вам двоим меня не провести!

Дед указал на ухо, и посланник Кордасов разглядел что-то похожее на драгоценный камень, вставленный прямо в ушное отверстие. О такой моде он даже не слыхивал, хотя благодаря высокородным нанимателям крутился где-то рядом с экзальтированными кругами власть имущих.

— А вот вижу я, наверно, уже не очень, — деланно посетовал дед, нарочито щурясь через стёклышки. — Последний пункт... Прям действительно всё что угодно?

— Да, всё. С высочайшим доверием к вам и вашим исследованиям, господин Фав Фнух.

Старый монах предвкушённо почавкал и взял странную трубочку. Когда он повёл её острым концом по пергаменту, она оставила чернильный след, точь-в-точь как перо.

Молодой же монах подошёл к дверям, прячущим подъёмный механизм, и нажал рычаг. В руках у него было большое пустое ведро. Пока подъёмник шуршал в шахте, Зеб демонстративно вздыхал и подбрасывал ведро коленом.

— И не пассивно-агрессируй мне тут! — заорал на него Фав Фнух. — Истинные монахи же как-то несут послушание, а ты не можешь даже корму животине принести! Жаль, твой отец уже мёртв, я б ему сказал пару ласковых о твоём воспитании!..

Лязгнули двери, и Зеб исчез за ними раньше, чем дослушал деда. Напоследок высунул язык.

— Чтоб тебе язык прищемило! — выругался Фав Фнух и вернулся к пергаменту. — О мозги Архистофеля, этот Зеб из меня всю душу вынул, если она существует. И из головы всё вылетело. Так, посмотрим, кто мне там нужен...

За разговором с самим собой престарелый Фав Фнух не заметил, как посланник Кордасов шаг за шагом удаляется в окутанную туманом часть подземного зала. Видимо, драгоценный брюлик делал его не таким уж востроухим.

«Когда ж ещё я смогу сюда попасть, — подумал посланник, разглядывая тонкостенные стеклянные колбы со светящимися жидкостями — синей краски, самой дорогой по нынешним временам, тут было залейся. — Хоть одним глазком я должен увидеть секреты братства Усекновенной Головы. Безумный дед, цитроны на ёлках, монахи-не-монахи... Хорошую я себе профессию выбрал — в разных домах побывать можно, а теперь аж целое тайное братство! Интересно, я сейчас иду под алтарём или амвоном? А подо мной — голова дьявола или черти в котлах грешников жарят? А может, мы тут ещё ниже Преисподней? Ах, прости меня господи... коль ты вообще есть!»

Откуда-то отсюда вышел с ведром лентяй Зеб. Тут действительно было помещение с живностью: всюду загоны и клетки, в которых копошатся, мяукают, мычат, пищат и булькают...

Двухголовая коза с двумя же людскими лицами — женщины и мужчины — подняла на него то одно лицо, то другое, и жалобно, по-человечьи завыла. До этого она безуспешно пыталась поднять с пола кусок чего-то съестного, но не определилась, каким лицом ест сегодня.

Незваный гость шарахнулся, ударился спиной в другую клетку и потревожил другое... животное? существо?.. Огромный косматый пёс хрипло забрехал и яростно затряс башкой, болтая на шее головой поменьше — маленькой, белой и кудлатой. Прежнее тело этой маленькой головы было усечено по шею и уже, наверно, кормило следующую жертву пищевой цепи, а белая голова кровавым швом присовокуплялась к чёрной лохматой шее.

— Спаси, Триединый! — заорал посланник и начал творить трезубое знамение вокруг подобия пса-стража адских врат — для полноты образа не хватало лишь третьей головы.

Стало трудно дышать; посланник сорвал маску вместе с частью волос и кожи. И задохнулся ещё сильнее — вонь ударила прямо в мозг, забирая остатки разума. Грязная кровавая плоть, помесь телесных жидкостей, еда и её последствия — всё образовывало кисель, висящий в воздухе и проползающий под череп.

— Господи, господи, господи!.. — взывал посланник, катаясь по полу, покрытому слоем чего-то скользко-липкого. Он потерял ориентир, куда идти, где осталась комната с чудным дедом, который может его спасти. Где остался хоть один человек в этом живом аду. — О, Божьематерь!..

— Я здесь! — воззвал к нему тонкий женский голос. Он был чем-то чужим в смрадном пиршестве Преисподней. Голос был слегка сиплым, надломленным, но как ещё должна звучать святая дева посреди дьявольщины?! — Я здесь! Подойди!

Посланник пошёл — нет, пополз — на голос, с трудом отлепляя от пола ладони с коленями. В сумрачный угол, из которого взывала дева, за тёмную драпировку в дальнем конце подземного зала. Подальше от бесов и демонов, вожделеющих разорвать его кривыми уродливыми ртами и накормить все свои головы и изувеченные тела.

Вцепившись в ткань, он резко откинул её.

Нагое женское тело ослепило его — бледное, почти идеальное, чуть лоснящееся от влаги под разноцветными огнями цветастых колб. Чёрные волосы мелкими колечками рассыпались по покатым плечам. Пухлые алые губы повторяли:

— Я здесь! — Рука с длинными пальцами манила к себе. — Иди ко мне!

На миг звериный гвалт слился в подобие диких песнопений развязной толпы. Воздух пах уже не гадостью и отвратной слизью, а чем-то истинно первобытным, как древняя страсть в стенах пещеры. Хотелось рвануться к священной деве и опуститься на самое её лоно...

Он мотнул головой, прогоняя мимолётный грех, и вернулся обратно к демонам. Среди которых — невинная дева, зовущая его во спасение.

Он бросился к ней — уже неясно, за первым или вторым, — но получил мощный удар под дых огромной рукой в чёрной блестящей шерсти.

Дева истошно завопила; задребезжали колбы, испуганно заскулили адские создания в грязных клетках. Огромное волосатое существо о двух ногах, почти человек с низким заросшим лбом, с выдвинутой вперёд тяжёлой челюстью, протопало к деве, прилипая голыми ступнями к пятнам на полу. Чёрные руки обвили белое тело, заявили свои права на нежную мягкую грудь. Поставили деву наземь, уперев об пол ладонями и коленями; огромная тень нависла над нею.

Подняв на посланника Кордаса залитое слезами лицо, дева вдруг улыбнулась словно истинная святая и произнесла:

— Я божьематерь. Я рожу бога. Ещё попытка... Ещё попытка, и я рожу его!

Кто-то сцапал посланника за шею, оттащил по полу прочь и задёрнул драпировку обратно. А затем перед ним предстал дед Фав Фнух — с бледным лицом в красных пятнах, с писчей трубочкой, зажатой как оружие.

— Ты не должен был это видеть, — проворчал он, словно журил своего Зеба. — И не должен был снимать маску.

— Я... но... я не... — Посланник захлёбывался густым вонючим воздухом. И думал о белой деве за тёмной занавесью.

Фав Фнух схватил его за волосы и поволок дальше — назад к беснующимся созданиям... нет, не дьявола — человека.

Двуликая коза провожала его скорбным взором то одной головы, то другой. Адский пёс болтал второй головой, воя вместе с нею на все лады. Посланник разглядел в глубинах клетушек комки шерсти с больными выкатившимися глазами, бесформенные кожаные «мешки» с органами, проступающими сквозь плоть, беспорядочно набитые суставами и костями...

Фав Фнух не остановился ни у одной из этих клеток, а продолжил тащить его.

— Где носит этого оболдуя Зеба? Так животина точно с голоду помрёт! Ни зверей, ни людей ему нельзя доверить! Говорил же, надевать на всех пришлых намордники без прорезей для глаз... Оболдуй!

Запахло влажной землёй, травой и немного тиной. Его втащили в совсем крохотную комнатёнку со стеклянными коробками во всю стену: в них по коряжкам и хаотично набросанным кускам земли с хлюпаньем ползали маленькие желеобразные существа, забавно шевеля глазками на длинных усиках.

Посланник заозирался, издал нервный смех облегчения:

— Слизняки? Никаких двухголовых псин?

— Да, маленькие безобидные созданьица, — с нежностью пропел Фав Фнух, отворяя стеклянную дверь в замкнутый мирок жижеобразных форм жизни. — Посидишь тут, пока мы не закончим, тут безопаснее, — и будешь свободен. С одним условием: ты ничего о том, что здесь находится, не вспомнишь.

Посланник похлопал глазами с глупой улыбкой на лице.

— То есть... я просто пересижу здесь и пойду? — Посланник не верил своим ушам, хотя предпочёл бы не верить глазам. — Неужели вы так легко меня выпустите?

Фав Фнух нетерпеливо дёрнул рукой в сторону вольера.

— Мы с родом Кордасов друзья, в нашей вражде нет смысла. Но чтобы ты больше не лез к нашим подопы... подопечным, посидишь в укромном уголке. Здесь тихо и не слышно криков.

Посланник смело вошёл в вольер. Нервно смеясь от облегчения, посюсюкал желеобразным существам, флегматично ползающим по искусственному ландшафту.

Стеклянная дверь-стенка вольера за ним захлопнулась.

Он припал руками к ней и ощупал вдоль и поперёк, словно ярмарочный артист, разыгрывающий пантомиму. Фав Фнух пошёл прочь, не обернувшись.

— А... сколько мне так сидеть? — окликнул его посланник, но голос врезался в стеклянную стену и не достиг слабых ушей Фав Фнуха. — Э-эй! Господин учёный!

Он услышал нарастающее хлюпанье и шуршание листьев. К нему со всех сторон, словно густые капли, обретшие форму, стекались слизни. Только казалось, что двигаются они медленно — они уже скользили по его рукам и штанам вверх, к голове; другие шлёпались на макушку и сползали по лицу как большие сопли.

— Бр-р, вот о таком меня не предупредили! — воскликнул чужак, стряхивая слизней с волос.

Но чем больше живых «соплей» шлёпалось на пол, тем быстрее новые и новые выползали из своих укрытий в наброшенной листве и стремились к нему.

Он отлеплял слизняков от штанин и швырял в стеклянные стенки: те влажно шмякались и стекали вниз, оставляя слизистые следы. Пока один полз по руке, другой прицеливался в голову. Стоило сбросить одного со лба — другой уже норовил проникнуть в рот.

Посланник яростно отплевался и спешно натянул ненавистную маску, спасая рот от вторженцев.

«Проклятый учёный взбесится, если я убью здесь хоть одну тварь, да? — подумал он. — Пересидеть будет не так просто. На что я надеялся после адского зверинца, что я увидел?!»

Слизняки ползали по маске, ища отверстия, и словно разочарованные ползли вокруг по лицу.

«Выкусите! Понравилось что-то влажное, как и вы? Подумали небось, что мой рот — это вам подружка? Или дружок... Как вы там это делаете? Не дождётесь!»

Успокоившись — насколько вообще можно было успокоиться, зная, что за Преисподняя разверзлась по соседству, — человек то и дело снимал слизняков с головы и плеч.

Обо всём он забудет, как же! Ещё как расскажет, что скрывается в подземелье монастыря братства Усекновенной головы, и влиятельные люди разгонят эту шайку. А ему, наверно, хорошо заплатят за недюжинное мужество. Но для этого — надо пересидеть в подвале сумасшедшего учёного монаха и принести ему как можно более искреннее покаяние. И, пока чёртова маска так удачно сгодилась, можно...

Влажное склизкое тело скользнуло ему в ухо так быстро, что он лишь хлопнул самого себя ладонью по лицу, пытаясь поймать существо. Слизняк исчез внутри, хлюпая как залившаяся в ухо вода, и человек почувствовал резкую боль, разрывающую голову изнутри.

Он забегал вокруг, давя слизняков на полу, поскальзываясь на них, и наконец упал. Он колотил себя по противоположному уху, пытаясь вытрясти незваного гостя из черепа.

На его лице вздымались, словно оплавленная кожа, и ползли к глазу слизни, слипшиеся воедино. Влажный глаз человека бешено вращался в орбите, различая мелкие глазки на длинных усиках, изучающих поверхность радужки. А затем склизкая масса вплотную приблизилась к глазу, нащупала своими глазками слёзный канал и упорно туда полезла.

Человек сорвал маску и раззявил рот.

— Нет! — заорал он. — Только не глаз!

Безмозглых брюхоногих моллюсков не нужно было просить дважды. Скользкая лавина устремилась по лицу ниже. Человек отчаянно подставлял рот, надеясь, что будет не больнее, чем поглощать устриц, коих всякий вельможа горазд отведать за баснословные казённые средства.

Он думал, слизни потекут по пищеводу в желудок, но те полезли не в рот. Обычно сопли текут из носа, но на сей раз эти густые «сопли» хлынули в обратном направлении — в нос, холодным влажным угрём скользнув по туннелю переносицы прямо в мозг.

Острая боль сменилась чувством небывалой лёгкости, словно череп набили пухом. Он будто слышал, как причмокивает его мозг, но уже как-то издалека. Блаженная улыбка тронула губы, позабылись все слова, даже молитвы, высеченные на подкорке мозга, и в голове наступила полная — или пустая — благодать.

4

Зеб выволок из лифта ведро, до краёв полное бледно-розовой кровянистой субстанции, и со скрежетом потащил по полу в сторону стеклянных вольеров. Фав Фнух что-то флегматично писал. Он был один.

— Тебя за смертью посылать, Зеб, — проворчал старик, не отрывая глаз, смешно увеличенных стопкой стёкол. — Hastrapotas уже сыты.

Зеб шумно выдохнул, вытер пот с загорелого лба и наконец возмутился:

— Ты сказал, что они на последнем издыхании, если я не принесу им жрачку! Послушай, старик, что это ещё за воспитательная терапия? Тебе что, как тем монахам, надо не результат, а послушание?

— Послушание, о да, — процедил Фав Фнух. — Ибо кто не слушается...

От смуглого лица Зеба отлила краска; он не дослушал и швырнул ведро на пол. Оно грузно перевернулось на бок, и из ведра медленно потекло чавкающее нутро.

Зеб ворвался в комнатушку с террариумами, уже предчувствуя, что увидит.

— Чем питаются hastrapotas imverdebrados? — Фав Фнух появился за его спиной лохматым белым призраком.

Старик и юноша отражались в террариумном стекле; Зеб смотрел на что-то через стекло во все глаза.

Обливаясь нервным потом, он хотел было машинально отчеканить вызубренный рецепт пайка для слизней, но Фав Фнух закончил фразу:

— Теми, кто слишком много интересуется.

К стеклу прижимал лицо блаженно счастливый посланник дома Кордасов и пускал слюни. Увидев людей, он тщетно зашлёпал ладонями по стеклу так, будто, если бы не стекло, с радостью бы их обнял.

— Старик... — пробормотал Зеб. — Мы не должны подвергать такому людей...

Фав Фнух в отражении прислонил палец к губам, и Зеб услышал захлёбывающиеся стоны страсти, сквозь которые прорывался сиплый женский крик: «Ещё!.. Ещё немного!.. Скоро родится бог!..».

— Я... я имел в виду посторонних... — поправился Зеб и отвернулся от террариума.

Их отражения обрамляли невменяемого посланника, запертого внутри, и в стекле они смотрелись как счастливая семья на фамильном портрете.

— Когда-то она тоже была посторонней, её ж ты не защищаешь, — проскрипел Фав Фнух. — Продала себя нам, устав быть жрицей любви. Считала, что создана родить бога.

Зеб заскрипел зубами.

— Как думаешь, Зеб, а вдруг? Я всю жизнь ищу рецепт идеального человека. Совершенного и телом, и душой. Невероятно сильного, одарённого во всех сферах. Такого не может создать природа, не может человек родить от человека. Это может быть только творение божье, где бог есть наука. А наука — есть эксперимент. Твои предки хорошо это знали.

Фав Фнух хлопнул Зеба по плечу.

— Собери нашего нового приятеля в дорогу, сынок, мы выезжаем на жирненький заказ.

Старик пошёл прочь, но Зеб окликнул его:

— Ты уморил человека герцога Кордаса. Неужто тебе плевать, что он на это скажет?

Фав Фнух усмехнулся идеально ровными белыми зубами:

— Вот уж кто-кто, а герцог Кордас это поймёт.

5

Братство Усекновенной головы прибыло в земли Кордасов под покровом ночи, дабы не провоцировать злые языки. Их встретил местный священник, близкий к самому герцогу, и проводил за стены замка.

Внушительная постройка была аскетичнее всякого монастыря; каждый элемент в нём напоминал жёсткий взмах тяжёлого орудия. Даже стрельчатые окна, обычно призванные придавать постройкам лёгкость, здесь выглядели похожими на острия мечей, направленными в небо — на самого господа бога.

Всю дорогу десять членов братства, кроме двоих, кто нёс объёмный сундук, накрытый чёрной материей, усиленно осеняли себя трезубыми знамениями и монотонно гудели молитвы. Но, едва поднявшись в покои вслед за священником, все как один поскидывали опостылевшие монашеские капюшоны. Фав Фнух даже воскликнул:

— О мозги Архистофеля, на моём языке точно что-то вырастет после столь обильного богомольства!

Священник одарил его неодобрительным взором и тут же умоляюще взглянул на господина, но герцогу Кордасу, который ждал в своём кресле полностью одетым и при оружии, было не до оскорблений чьих-то духовных чувств. Он вожделенно взирал на лжемонахов, избавляющихся от чёрных ряс в пользу ослепительно светлых халатов, как на явление Великого Пророка.

Самый юный из братства привёл под локоть и усадил того самого посланника на пуф в дальнем конце покоев, тихо велев сидеть. Говорил он с ним чётко, как с ребёнком.

Герцог молча кивнул в сторону.

Фав Фнух первым приблизился к постели у окна, где в ворохе подушек и одеял утопало щуплое тельце десятилетнего мальчика — изломанная клетка для так и не познавшей жизнь души.

Когда учёный протянул к нему руку, герцог весь подобрался; звякнули ножны с мечом.

— Попрошу ничем не мешать нам, господин герцог, — жёстко сказал Фав Фнух. Его ладонь зависла над вмятиной на голове мальчика. — Больше, чем вашему дитя навредил бог, мы точно не навредим.

— Позвольте... — начал священник, но герцог осёк его коротким взмахом властной руки.

— Зеб, — скомандовал Фав Фнух.

Юноша молча отреагировал по сценарию: преподнёс герцогу некую бумагу и ту самую писчую трубочку. Кордас-старший впился в текст своими хищными глазами.

Священник, стоя за его спиной, нервно схватил герцога за плечо и ткнул пальцем в текст.

— Герцог, одумайтесь! Они ставят условие, что вам нельзя знать, что они творят все эти дни и недели! Вдруг это обман?..

Кордас оттолкнул его и оставил в документе уверенный росчерк рукой, которой больше подошло бы держать меч, чем перо.

Священник осенил себя трезубым знамением и попытался повторить жест на герцоге, но тот оборвал его:

— О своей душе отныне я забочусь сам.

Тем временем Фав Фнух подозвал двух носильщиков с сундуком: тот был всё ещё накрыт.

— И помните, герцог, — сказал Фав Фнух, берясь за ткань, чтобы сорвать, — вас не должно удивлять ничего, что будет здесь твориться. Либо, если не хотите смотреть, можете оставить нас.

Ответом герцога было то, что он не двинулся с места.

— Начинаем! — торжественно объявил Фав Фнух и, словно ярмарочный фокусник, сдёрнул чёрное полотно.

Сундук оказался стеклянным, разделённым на две секции: в первой ползали слизняки, во второй — копошились жучки, похожие на клопов.

— Зеб, кубок, — велел Фав Фнух.

Юноша без спроса взял со столика золотой кубок — в дни отчаяния, сидя у постели сына, герцог пил из него всё, что помогает забыться.

По очередной тайной команде Фав Фнуха один из братства открыл второй отсек и стал набирать жучков в кубок, подставленный Зебом. Прикрыв рукой, чтоб жучки не хлынули врассыпную, Зеб передал кубок Фав Фнуху.

Бережно, но без трепета, старик взял подушку за края и, приподняв один угол, заставил голову мальчика скатиться в другой — так, чтобы лицо оказалось повёрнуто к учёным.

Безразличные глаза глядели мимо Фав Фнуха, мимо Зеба и других братьев, мимо герцога и святого отца. Его глаза взирали на бога... но видели ли его?

Рот мальчика был раззявлен — слабые суставы не держали челюсть. Фав Фнух оттопырил ему нижнюю губу и велел Зебу:

— Сыпь.

Он поднёс кубок к губам мальчика, словно собрался поить вином, и резко перевернул, чтоб не упустить ни одного жучка.

Те посыпались прямо в глотку, и, когда последний утонул в трахее, Фав Фнух захлопнул мальчику рот.

Голубые белки глаз выкатились из орбит; на вечно равнодушном лице возник проблеск ужаса и боли, но человеческие эмоции тут же исчезли, уступив место прежней бессмысленности. Глотать мальчик не мог, и Фав Фнух выждал время, пока насекомые сами спустятся по пищеводу. Затем убрал руку, и рот ребёнка вновь распахнулся.

Раздался хруст — костяшки герцога Кордаса чуть не порвали кожу, когда тот сжал подлокотники. Его трясло, и он хватался за кресло, будто чтобы его не сорвало с места.

— Если всё пойдёт по плану, ко второму этапу приступим через седмицу, — сообщил Фав Фнух.

Он взглянул на мальчика: его кожа вдруг мелко забугрилась, и бугорки принялись перемещаться под кожей по всему телу. Они перетекли к лицу и стали кататься по продавленному черепу словно живые шарики.

— Это... кощунство! — заорал священник и бросился вперёд. — Бог не может такого допустить!

Взметнулся меч герцога и перегородил ему путь: лезвие остановилось на расстоянии фаланги от груди священника.

— Не может, — усмехнулся Фав Фнух. — А как же бог допустил страдания бедного дитя?

Священник мягким кулем пал на колени и даже не стал молиться — просто по-человечески заплакал.

— Мы продолжим? — осведомился Фав Фнух у герцога.

Меч в руке Кордаса-старшего дрожал. Тот убрал его в ножны — это значило «да».

— Зеб, — вновь коротко приказал старик, и юноша извлёк из второго отсека слизня — крупного, размером почти с ладонь.

Фав Фнух предоставил Зебу возможность попрактиковаться самому: тот запустил слизня в рот мальчику вслед за жучками. Тот скользнул в пищевод без боли, и Кордас-младший даже ничего не заметил.

— Как он поймёт, что надо делать? — шёпотом спросил у Фав Фнуха Зеб на том варианте древнеромарского, коим пользовались одни лекари да учёные, даже святоши в проповедях использовали иной язык.

Старик ответил на нём же:

— Если в его мозгу ещё что-то есть — поймёт. А если там уже жижа... Эксперимент, так и скажем герцогу, неудачный. Понаблюдаем, сделаем записи, если повезёт — заберём тело к нам на исследования. Мы учёные, а не волшебники, Зеб, и ещё не всё в этом мире попало в нашу власть. Через пробы и ошибки мы и близимся к безупречности. В конце пути ты не вспомнишь этого мальчика и сотни других таких же, когда в твоих руках окажется власть над самой природой.

— Говорите на туксонском, — велел герцог Кордас. — Хочу знать, что у вас на уме.

— Условием было ничем не мешать нам, — веско подметил Фав Фнух. — Мы обсуждаем план лечения вашего сына, туксонский слишком беден для темы лекарства. Прошу, не отвлекайте нас.

Герцогу ничего не оставалось, как подобраться в кресле и держаться за него, дабы не схватиться за меч.

— А ещё, разве не прелестно повелевать сильными мира сего? — обманчиво улыбнулся ему Фав Фнух, продолжая на незнакомом языке. — Когда твоё оружие — знания, любого можно подчинить иллюзией своего всесилия.

В углу раздалось шевеление — посланник, всё это время сидевший, как ему и велел Зеб, тише мыши, вдруг вскочил на ноги. Его изменившееся, открытое лицо озарила широченная улыбка. Глаза лучились восторгом, когда он воззрился на герцога.

Он рванул через комнату прямо к Кордасу, рухнул ему на колени и... крепко обнял его. Из глаз хлынули слёзы прямо на одеяние герцога, и сквозь рыдания он пробормотал:

— П... п... п... папочка!

6

Герцога обнимали, но тот не прикасался в ответ — лишь выше поднимал руки. Гонец, которого он послал в монастырь братства Усекновенной головы — мужчина сильно за двадцать, в меру познавший жизнь в странствиях, далеко не брезгующий почаще опохмеляться, — хныкал на его груди и по-ребячески звал папой. Совершенно чужой человек, ещё и во сто крат ниже по происхождению.

— Да не грешили вы на стороне, герцог! — смеясь, объяснял Фав Фнух. — Это — аватара вашего сына. Ну... кукла-марионетка, если будет угодно.

Кордас бросил взгляд на постель — глаза его сына закатились, а тело бургилось подкожными пузырями.

— Его разум подменил разум этого человека, — подтвердил Фав Фнух. — Пока идёт лечение, это тело будет защитником и тренировкой для вашего сына. Пусть привыкает — скоро у него будет собственное.

Герцог неверяще взглянул на чужого мужчину, рыдающего на его руках.

— Это ваш сын, — убеждал лекарь. — И он очень по вам скучал. Прошу вас, не будьте к нему столь холодны.

Чужой человек преданно смотрел на герцога. Из глаз текли слёзы, из носа тянулись сопли. Кордас-старший старательно всматривался в это лицо с водянистыми глазами, чтоб увидеть там сына.

— Папа... — бормотал мужчина. — Папочка...

Герцог прикрыл глаза, взял чужое лицо в ладони и приблизил к своему. Губы герцога коснулись начавшей лысеть головы, и тот прошептал:

— Всё хорошо, сын мой.

Мужчина повис на шее герцога и осыпал его поцелуями: высокий лоб с давним боевым шрамом, жёсткие скулы, острый прямой нос. Длинные чёрные волосы герцога, упавшие на лицо, клеились к влажным губам посланника.

7

— Ну что, отец, ты скоро станешь дедушкой.

Младший сын герцога Кордаса, назначенный его преемником в обход двух старших братьев, свободным жестом обнял беременную жену и подвёл её ближе к отцу. Будущая герцогиня несколько смущалась — за этим она скрывала ужас, обуявший её при виде высоченного длинноволосого мужчины с лицом точёным, но не изящной рукой древнего ромарца, а суровым северотуксонским каменщиком. Под чёрными глазами залегли тени, делая герцога ещё более угрожающим.

— Надеюсь, внешне мой сынуля пойдёт в тебя, а не в меня! — рассмеялся наследник герцога.

И правда: он был невысок, с пузиком; длинные, в попытке подражать отцу и всей династии Кордасов, но жидкие чёрные волосы были зачёсаны назад и собраны в тонкий хвостик, еле-еле пряча залысину; на одутловатом лице плохо росла бородёнка, но граф оставлял редкую щетину, дабы совсем не походить на подростка. Тем не менее, что-то роднило его с Кордасами, и то, что он сын своего отца, было вне всякого сомнения. Наверно, глаза — чёрные, колючие, как у хищника. Правда, подслеповатые: граф постоянно щурился, но это лишь придавало его образу более хищный вид.

— Главное, чтоб не в меня, — усмехнулся старший брат.

Первенство его появления на свет из чрева их общей матери должно было надёжно отделить всех остальных братьев от титула герцога, пока бьётся сердце первенца. Однако отец, ведомый лишь ему известной идее, распорядился иначе, завещав самый мощный после короля титул третьему из четырёх сыновей. Почти как две капли воды похожий на отца внешне, старший из графов буквально сверху вниз смотрел на низкорослого братца, волей отца-самодура отхватившего самый жирный кусок в смертельной гонке под названием «жизнь».

Беременная леди смутилась, покраснела, на щеках выступила испарина. Красивые губы искривила гримаса.

— Что такое, любовь моя? — Муж взволнованно взял её влажные руки в свои, пухлые и горячие. — Эй, братец, не смей нервировать мою благоверную, она ждёт ребёнка.

— Глупо было тащить её сюда, по нашим-то туксонским колдобинам, — фыркнул средний брат, похожий на отца чуть меньше, чем старший, но всё ещё опознаваемый как истинный наследник рода Кордасов. — Родила б ещё, подскочив на кочке.

— Но ещё рано... — смущённо оправдывалась леди, и её муж принялся опасно закатывать рукава, но отец-герцог жёстко прервал спор, грозящий перейти в совсем не аристократичный кулачный бой.

— Хватит, не на базаре, — рявкнул он холодно.

Братья Кордасы все подтянулись, приосанились, запоздало стараясь казаться меньшим разочарованием для отца. Их жёны-леди затеребили платочки с вышитыми гербами их высокородных домов.

— А как там наш младший братишка? — спросил наследник со сдержанным сочувствием в голосе.

Отец ответил после паузы:

— Ещё жив.

— Мы привезли ему кое-что...

Он поманил рукой, и его жена достала из сумочки, украшенной драгоценными камнями, простую тряпичную куколку в виде осы — фамильного животного дома Кордасов. Сшита она была из самых дорогих тканей: кипельно белые крылья, тело из чёрного бархата, опоясанное атласными жёлтыми лентами.

— Я сшила сама, — учтиво обратилась леди к своему суровому тестю. — Пока работала, читала молитвы за здравие юного графа. Когда люди бессильны, остаётся уповать лишь на господа нашего Триединого.

На виске герцога задёргалась жилка.

Тем не менее он отвёл сыновей в покои самого младшего из графов. Навстречу как раз вышли Зеб и Фав Фнух. Завидев приближающуюся толпу, Фав Фнух едва скрыл недовольство и демонстративно запер дверь на ключ.

— Юному графу нужен покой, — проворчал он, избегая приветственных формальностей. — Он не готов к нежданным визитёрам.

— Ему стало хуже? — спросил наследник у лекаря, но тут же обратился к отцу: — Скажи правду!

— Я не видел его пару недель, — признался герцог. — Вверил его жизнь лекарю священного братства.

— Тогда... — Леди вышла вперёд и протянула игрушечную осу Зебу — юноша больше располагал к себе, чем старик-брюзга. — Прошу, передайте ему это и скажите, что от семьи Кордас-Лавлейс. Мы молимся за его выздоровление и уповаем на чудо божье.

Зеб неловко принял игрушку и пообещал будущей герцогине положить подарок несчастному графу на подушку.

8

Убедившись, что его леди осталась отдыхать, младший сын и наследник герцога Кордаса пошёл проведать своего сокола. Он попросил сокольников доверить птицу ему, как старую знакомую, и оставить их наедине. Сокол его узнал и со сдержанной радостью, полной достоинства, приветствовал почти человечьим кивком головы.

За его спиной раздался насмешливый голос старшего брата:

— Скоро это всё будет твоим.

Братья следовали за ним, тоже без жён.

— Прицениваешься? — хихикнул средний.

— На меня пало это бремя, и я его понесу, — холодно, как отец, отозвался наследный герцог. — Если интересуют причины — самое время справиться о них у отца, коль вы здесь.

— Отец сейчас озабочен лишь своим младшеньким, — скрипнул зубами старший брат. — Даже ты столько не удостоился.

— Хуже судьбы, чем у нашего брата, быть не может, — резко сказал наследник. — Нечему тут завидовать.

— Да не завидую я, упаси Триединый. Просто... отмечаю странности отца. Он никогда не пускал к нему лекарей, с тех пор как самый доверенный спец поставил на нём крест. А сейчас снова воспылал какой-то надеждой. И... — Старший понизил голос. — Мне кажется странным, что именно сейчас он нас сюда созвал.

Наследный герцог обернулся к остальным с птицей на руке. Сокол перебрал крыльями.

— Он всегда опекал мелкого больше чем любого из нас, — сказал средний. — Даже тебя не так пестовал, хотя ты — его первый наследник. Надо узнать, что он замышляет. И не тронулся ли умом.

— И как?

— Ты же будущий герцог, ты и думай!

Тот отвернулся, выражая заинтересованность исключительно своей птицей. И увидел за идеально подстриженным кустом в дальнем конце усадебного сада чью-то неловкую фигуру. Она, фигура, завидев взгляд, неловко переступила с ноги на ногу, а затем приветственно помахала. Глаз у наследного герцога был отнюдь не соколиный, уступал даже обычному человечьему, но издали он увидел странно одетого человека: он был облачён в свободные одежды, по-монашески или, точнее даже, по-ромарски, когда те накидывали на голое тело лёгкую драпировку.

— На что уставился, братец? — окликнул его средний.

— Ни на что. — Он развернулся к братьям, заслонив собой странного человека.

Старший продолжал медленно напирать:

— К мелкому приехали странные лекари. О-о-очень странные. Кто знает, что может пойти не так при их методах лечения?.. Сечёшь, к чему я клоню?

Тот вплотную приблизился к брату. Верный сокол наследного герцога угрожающе расправил крылья, хоть и был обучен не нападать на людей.

— Думать забудь, — процедил тот. — Тронешь нашего брата, графа Кордаса-младшего, — живым в свой Эттингдаль не вернёшься.

— С чего ты жалеешь бесполезный кусок ломких костей да кожи? Вспомни — этот урод прикончил нашу мать уже лишь тем, что родился!

— Ты не господь бог, чтоб отнимать жизнь, — рявкнул наследник.

Сокол встрепенулся вновь и заглянул хозяину за спину. К братьям, шатаясь на заплетающихся ногах, приближался тот самый человек.

— Дьявол его возьми, он всё слышал, — прорычал старший. — Эй, ты! — крикнул он, выглянув из-за плеча брата. — Что ты здесь делаешь? Простолюдинам сюда нельзя!

Наследник герцога обернулся и увидел фигуру ближе. Человек, которого он заприметил в кустах, глупо улыбался и упорно шёл к ним, игнорируя слова графа. Только тянул вперёд руки, словно хотел обнять братьев.

— Откуда он взялся? Отец стал слишком мягкотелым ко всякому отребью.

Старший брат потащил кинжал из ножен за драгоценную рукоять. Средний последовал его примеру.

— Стойте! — Младший попытался схватить кого-нибудь из них, но оба брата бросились на юродивого, оголив оружие. — Обидишь блаженного — навлечёшь гнев господень!

Старший замахнулся на незнакомца кинжалом, желая припугнуть. Человек, до того всё ещё улыбавшийся, наконец испугался и попятился, подняв руки, протянутые для объятий, в защитном жесте.

— Что ты успел услышать? — Средний схватил его за грудки и дёрнул к себе.

— Б... б... — бормотал тот.

Старший приставил кинжал ему к горлу.

— Что ты слышал? — вторил он среднему. — Ну!

— Б... б... брат... — выдавил тот, и из мутных глаз хлынули слёзы.

— Что «брат»?! Что мы хотим сделать с нашим четвёртым братом, да?! Да?! — Средний рванул его за ткань на груди, и та треснула.

— Хватит! — Наследный герцог схватил старшего за руку с кинжалом и отвёл от чужой шеи. — Одумайтесь, вы!..

— Брат! — заплакал юродивый, вскидывая на него блаженный взор. — Брат!

И тут старший ударил его коленом в живот. Окончательно порвав ткань и запутавшись в лохмотьях, юродивый упал на землю.

Два брата принялись бить его железными носами тяжёлой обуви. На белой ткани распустились алые цветы.

Младший пытался оттащить братьев, но стоило ему справиться с одним, как на несчастную жертву яростнее накидывался другой. Сокол встревоженно хлопал крыльями, вцепившись в руку хозяина.

— Прости меня, Джуд... — прошептал наследник герцога, прижавшись лбом к птичьей голове. — Но тебе придётся мне помочь.

В необъяснимом порыве сокол сорвался с его руки, спикировал на голову старшему и заключил его лицо в капкан смертоносных когтей.

Обезумевшего от боли графа наконец удалось повалить на землю и выбить у него кинжал.

— Джуд, брось! — скомандовал наследный герцог.

Сокол выпустил жертву, оставляя длинные, сочащиеся кровью полосы через всё лицо, на котором белыми пятнами проступали лишь белки глаз и зубы. Старший нечленораздельно выл, придавленный младшим братом.

Среднему не нужно было думать дважды: он тут же бросил избивать юродивого, кинулся на землю лицом вниз и закрыл голову руками.

— Пощади! — завопил он.

Их младший брат заливисто просвистел; сокол, сделав круг почёта над кровавой баней, вернулся ему на руку, уселся и перебрал окровавленными когтями.

Будущий герцог подошёл к юродивому и тронул его за плечо. Тот не стонал и не шевелился; рот скособочился, глаза закатились глубоко под веки. Пульса не было — наследник герцога проверил шею и оба запястья.

— Лекаря мне-е-е! — орал старший, катаясь по траве и пачкая её кровью. — Будь ты проклят! Будь проклят ты и твоя проклятая птица! Я убью её! На вертеле зажарю к дьяволу и с потрохами сожру! Нет, так сожру к чёртовой матери, вместе с дерьмом и перьями! А-а-а!..

Лекари уже бежали: наверняка завидев свару из окна покоев Кордаса-младшего, Фав Фнух и Зеб тут же бросились на подмогу.

Старший брат разлепил окровавленные веки и протянул руки к лекарям:

— Спасите! Помогите! Умираю...

Проигнорировав его, врачеватели захлопотали над бездвижным телом юродивого.

— Он уже мёртв, — сказал им наследник герцога. — Сердце не бьётся.

— Это ниче... э-э... Мы сделаем всё что можем, — пробормотал Фав Фнух, заглядывая мертвецу под веки. — Зеб, помоги раненому.

Зеб полез в поясную сумку и вытащил пузырёк с полупрозрачной жидкостью, серебрящейся под стеклом.

— А теперь замрите, господин граф, — велел он.

— Я не могу! — визжал и катался тот. — Не могу-у-у! Сделайте что-нибудь!

— Чтобы я сделал, не дёргайтесь.

— Делай уже, а не разговоры разговаривай!

— Хватит уже рыпаться! — не вытерпел Зеб. — Лежать!

Граф замер, выпучил глаза и фыркнул кровью лекарю в лицо.

— Что-о-о?! Как ты смеешь так говорить с самим графом Ко...

Ему на лицо полилась густоватая полупрозрачная жидкость. Кровь под ней зашипела, моментально свернулась и осыпалась багровыми хлопьями, обнажив совершенно здоровую, без шрамов, кожу.

— Ну вот, уже готово.

Раненый граф резко перестал выть, глубоко задышал и блаженственно улыбнулся.

— Не больно... — произнёс он. — Боли нет!

— Как жаль, — процедил его младший брат.

Раздался визг: из замка сюда неслись три графини, сверкая украшениями и яркими платьями как драгоценные бусины, катящиеся по траве. Две дамы кликали своих мужей, неприлично задирая подолы, чтоб не запутаться в тканях, пока неслись во весь опор. Третья, отстающая, придерживала живот — беременная будущая герцогиня. Она единственная не кричала, лишь обеспокоенно пыталась поймать мрачный взгляд мужа.

Фав Фнух приподнял мертвеца подмышками.

— Подсоби, Зеб, — велел он, и тот подхватил ноги.

Дамы добежали, рухнули к своим благоверным, распростёртым на земле, и принялись поливать слезами их лица, осыпая мокрыми поцелуями.

— Да всё в порядке, — огрызались братья, — так, повздорили, разобрались по-мужски.

Жена будущего герцога упала мужу в объятия. Она тяжело дышала и нервно гладила живот.

— А-а-а, труп! — возопила жена среднего брата и начала опасно заваливаться назад, из-за чего Зебу пришлось бросить ноги мертвеца и помогать даме прийти в себя, размахивая терпко пахнущим пузырьком у неё под носом.

— Никто не пострадал, всё в порядке! — проворчал Фав Фнух, будто всё произошедшее было для него лишь очередным отвлечением от более важных дел.

— Но труп... — пробормотала дама и чуть снова не повалилась в объятия Зебу.

— Это наша забота! А вы лучше побеспокойтесь о том, чтоб из потасовки не вышло скандала государственного размаха. Всё, пойдём, Зеб.

Они подхватили мертвеца и наконец понесли к замку.

Наследный герцог осенил труп трезубым знамением, сплюнул рядом с братьями и вместе с женой пошёл прочь. На ходу он позволил своей верной птице поохотиться уже по-настоящему, а не на плохих людей.

Сокол воспарил в небо, разрезал воздух быстрым крылом и вознёсся, зорко высматривая добычу. И высмотрел: камнем бросился на землю в паре десятков шагов от хозяина.

Когда тот подошёл, то успел увидеть, как в клюве исчезает мягкий склизкий слизняк.

9

— Нужно рассказать герцогу, — веско сказала леди Кордас-Лавлейс.

Она уже лежала в постели под слоями перин и шерстяных одеял — в недружелюбном замке Кордасов и днём, и ночью было промозгло.

Её муж только готовился ко сну — раздевался, обнажая рыхлое, обрюзгшее уже в молодом возрасте тело. Тело это, тем не менее, было сплошь покрыто боевыми шрамами. Некоторые из них — следы клыков и когтей — были «наградой» за охотничьи подвиги.

— Сам справлюсь с двумя болванами, — проворчал герцогский наследник.

— В тебе я не сомневаюсь, — миролюбиво, но настойчиво продолжила жена. — Но твой отец должен знать о том, что замышляют его сыновья против ещё одного.

— Думаешь, он и так не знает? — мрачно усмехнулся граф. — Мой отец видит их насквозь. Если честно...

Он нырнул в постель к супруге. Она обвила рукой его шею и притянула к себе, зарываясь пальцами в его тонкие длинные волосёнки. Наследный герцог устроил воспалённую щёку на её гладком белом плече и положил ладонь на её округлый живот.

— ...Подозреваю, отец и назначил меня герцогом, дабы проверить их.

Будущая герцогиня оторопела. Её рука замерла в мужниных волосах. Она отодвинулась, дабы взглянуть ему в лицо, словно могла бы считать по глазам, что это была мрачная ирония.

— Это лишь моё предположение, — продолжил граф. — Но я с детства наблюдал, как отец восхищается старшим сыном. Не было никаких сомнений, что, как и положено, он унаследует титул и землю рода Кордасов по праву рождения. На старшего отец возлагал надежды в руководстве северо-восточными землями Туксонии, что тот поучаствует в триединских походах против сероволосых дикарей и прославится воинской доблестью. А я... С моей ролью няньки для больного младшего брата всё было определено с первых дней его появления на свет.

Он привстал и задул свечу, погружая комнату во мрак. Звёздное полотно за окном не давало света, лишь сияло как драгоценные камни на тёмно-синем бархате.

— Наша мать умерла при родах, и отцу стало одиноко. Старшие подросли, и отец вверил им земли, а я остался при нём, выхаживать «хрустального графа». Мне было... очень страшно. Его пальцы ломались под моими как сухие веточки...

Холодная ладонь жены накрыла его руку, лежащую на её животе.

— Когда он ещё не родился и я был совсем мелким, было понятно, как сильно я отличаюсь от братьев. Те как один пошли в отца, а я с детства был жирным и неповоротливым. Братья не брали меня в свои игры, выдумывали всякие гнусности, чтоб надо мной поржать. Лишь слуги благоговейно смотрели на меня, и то потому, что я сын самого герцога. А я знал, что я им отвратителен, и не хотел, чтоб меня терпели. Мне хотелось уйти в лес и потеряться там. Упасть с лестницы и раскроить себе насмерть голову. Утонуть в декоративном прудике к чёртовой матери, лишь бы избавиться от этого гадкого, сломанного, некрасивого тела. Меня каждый раз останавливали и причитали, как я дорог всем, особенно отцу и братьям, пытались относиться как к человеку. С этой ложью и презрением я жил, пока через пять лет не родился он...

Рука наследного герцога задрожала. Жена крепче стиснула его пальцы.

— Тогда я понял, что такое сломанное тело на самом деле. Я мог бегать — а он не мог от себя убежать. Я мог говорить — он только мычал и ломал рёбра при каждом вдохе. Невзирая ни на кого я мог существовать, жить, мыслить — он не мог ничего, лёжа в своей постели, зависимый от толпы нянечек и постельничьих. От своих братьев и от отца.

Граф глубоко вздохнул. Ему показалось, он чувствует, как его дитя шевелится под ладонью.

— Я чувствовал с ним родство, не только кровное, и я хотел бы ему помочь. Но всё, что я мог, — пытаться говорить с ним, показывать свои игрушки, разыгрывать сценки, чтоб ему было не грустно. Тогда я не понимал, что он едва ли воспринимает мир вокруг. Оказалось, он даже не слышит. Отец сперва говорил мне, чтоб я не тратил время на глупости и шёл учиться вместе с другими братьями. Он даже подарил мне сокола и приставил сокольника, учиться охоте. Чуть позже братья разъехались по своим землям, и это было самым счастливым временем. Я старался не забывать про младшего, даже пытался пронести в замок своего сокола, чтоб показать ему, но отец наваливал мне всё больше учёбы и упражнений. Но я надеялся, что брат видит мои тренировки из окна — оно как раз выходит на тот самый двор. Я не знал, как мой брат видит мир, но надеялся, что хоть как-то видит. Или надеялся на чудо, что однажды его кости чудом окрепнут, он встанет с постели, заговорит и побежит играть со мной... Уже потом я понял, что отец просто отвлекал меня. Потому что не хотел, чтобы я видел его слёзы у постели самого младшего сына. Ведь он-то знал, что надежды нет.

Жена теснее прижалась к мужу.

— Когда пришла пора и мне самым последним вылетать из гнезда, отец сказал, что самолично назначит наследника своего герцогства. Что ему важно понаблюдать, что будущий наследник из себя представляет. И... внезапно назвал меня. Только те слова про проверку засели в моей памяти. Я, как всегда, не личность — я средство: испытать, достойны ли мои братья не пасть до междоусобицы, видя, что их обогнало такое вонючее, мерзкое, страшное существо, как я.

— Хватит! — воскликнула леди Кордас-Лавлейс и ткнулась лицом ему в грудь. — Не могу слушать, как мой благороднейший, смелейший, самоотверженнейший супруг так говорит о себе! Твой отец вообще имел в виду совершенно не это!

— А что же? — угрюмо усмехнулся граф.

— Ты правда не понял? — переспросила леди. Муж промолчал, и она объяснила: — Всё детство он наблюдал за тобой и твоими братьями. Ваш младшенький — испытание божье, которое они не прошли. Только ты. Ты прошёл его. Твой отец уже провёл проверку. Он уже выбрал достойного!

Лица будущего герцога не было видно во тьме — как он нелепо поднял брови, сложив гармошкой прыщавую кожу на лбу, как отвисла челюсть и глаза наполнились слезами. Не было видно некрасивого, непредставительного, совсем не герцогского лица.

Потому можно было представлять его каким угодно.

Жена схватила его лицо прохладными ладонями и осыпала поцелуями щёки, нос, губы, виски, шею.

Наконец граф ответил на её ласки. Проник толстыми пальцами в её густые чёрные волосы, нашёл губами её губы, блуждающие по его лицу. Затем она скользнула под одеяло, не прерывая цепочки поцелуев, спускаясь всё ниже и наконец достигнув цели. Серебристые звёзды взорвались у него перед глазами от блаженства.

Заслуживает ли он всего, что у него есть?..

Спустя время леди вылезла из-под одеяла и уткнулась разгорячённым лицом ему в шею. Добралась до уха и что-то горячо прошептала.

— Серьёзно?! А тебе не... ну... в смысле, ребёнку...

— Всё в порядке. Сбегаю в банную комнату, и продолжим.

Она жарко поцеловала его, наверняка запечатлев на шее недвусмысленный синяк.

— Погоди, зажгу свет, — сказал граф.

Он нащупал кресало и не глядя, привычно чиркнул несколько раз огнивом. Свеча никак не хотела зажигаться.

В голове предательски застучало: неловкий, неловкий, неловкий жирный дурак...

Наконец получилось — свеча треснула и полыхнула, высветив в углу комнаты чей-то чужой силуэт.

Туповатая улыбка. Бесцветные пустые глаза. Свободные одежды юродивого... Недавний труп стоял, лыбился во все зубы и неловко махал рукой.

Графиня закричала и сорвала голос. Она комкала одеяло в руках, пятилась в кровати, бороздя пятками простыни, и отчаянно хрипела.

Граф инстинктивно осенил фигуру трезубым знамением.

— Изыди! Иди и упокойся с миром! — рявкнул он.

Набросив на жену одеяла, чтоб скрыть её с головой, он кинулся к незваному гостю, но тот с невероятным для мертвеца проворством бросился бежать. Неповоротливый граф отстал и потерял его в коридорах замка, слушая лишь топот его босых ног.

— Адри! — услышал он хриплый крик: жена бежала за ним, прихрамывая, и звала его по имени.

— Лолиан! — Он рванул назад, к ней.

Она ползла вдоль стены, скользя рукой по холодному камню, а из-под ночной рубашки, по ногам текла кровь.

— Адри... — сделав рывок, она повисла у него на шее. — Ребёнок... Ребёнок...

— Лекаря сюда! — заорал граф, разнося свой скрипучий голос по всему замку. — Вас тут пруд пруди, хоть кто-то же отзовётся? Лекаря!

Где-то распахнулась дверь. Граф прислушался, надеясь распознать шаги в свою сторону, но дверь тут же захлопнулась, и замок вновь погрузился в тишину.

— Лолиан, прошу, держись... — бормотал граф, помогая ей сесть у стены. — Я за лекарем. Они все у моего брата, я позову хоть кого-нибудь!

Леди хваталась за живот, судорожно дышала и глядела в пустоту. Больше она не говорила.

— Будь ты проклят! — Граф ударил кулаком в стену и, кажется, сломал костяшки.

Истекая потом и заходясь кашлем в одышке, наследный герцог добежал до покоев младшего брата и грохнул руками в двери. Те не поддались. Он заколотил в них кулаками и босыми ногами, ломая пальцы.

— Кто-нибудь! Лекаря сюда! Графиня Кордас-Лавлейс в беде! Лекаря!.. Да какого дьявола вы молчите?!

— Вот неугомонный, — раздался наконец голос из-за двери. Фав Фнух говорил обыденно раздражённо, будто его отвлекли от куда более важной работы. — Герцог Кордас платит нам не за это.

10

— М-м, процесс идёт даже лучше, чем я думал. Жучки-костоеды сделали своё дело. У нас мало времени, без позвоночника он долго не протянет, Зеб, так что начнём.

Под пальцами Фав Фнуха мялось, изгибалось, скручивалось и продавливалось... человеческое тело. Абсолютно без костей, граф Кордас-младший напоминал каучуковую куклу в детский рост.

Фав Фнух наклонился и, прислонив свой рот ко рту мальчика, резко дунул ему в голову. Вмятина на голове, в которой уже не было черепа, с хлопком расправилась.

— Ты ж сказал, утром... — начал было Зеб. — Ночь на дворе, спят все.

— Всё б тебе поотлынивать, оболдуй! — выругался Фав Фнух. — Я сказал, приступаем. Мы близки к успеху, Зеб, и я не хочу разрушить его нашими же руками только потому, что тебе захотелось спать. Сколько у нас эссенции?

Зеб раскрыл сундучок с ровным рядом колбочек с полупрозрачной сероватой жидкостью.

— И ты полфлакона вылил на лицо тому оболдую-графу, — буркнул Фав Фнух. — Ладно, приступим. Готовь сыворотку.

Зеб раскрыл другие сундучки, каждый с жидкостями своего цвета. Взял нечто сыпучее, похожее на грубо дроблёные кости неизвестных млекопитающих. Вскрыл несколько пузырьков, начал попеременно выливать в металлическую миску, наблюдая, как смесь пузырится, хлюпает и вздымается, окрашиваясь в невообразимый цвет.

— Люблю работать по ночам, — мурлыкал под нос Фав Фнух, играя с гуттаперчевым телом мальчика. — Тихо, никто не мешает...

Вдруг почти лабораторную тишину разрезал истошный женский крик.

— Ну вот, опять... — процедил он.

Зеб перестал мешать субстанцию в миске, напряжённо заозирался.

— Кончай, Зеб, делай свою работу, — проворчал старик.

За женским воплем послышался грохот, чьи-то шаги, крик мужчины, в котором оба точно различили фразу «Лекаря!».

Зеб кинулся к двери.

— Стоять! — рявкнул Фав Фнух.

— Мы и есть лекари! — воскликнул Зеб, отпирая засов. — Что-то случилось!

Старик с фантастической скоростью преодолел огромные графские покои и очутился у двери, перед носом Зеба. Оттолкнул его в глубь комнаты и вернул засов на место.

— Мы уже побыли хорошенькими сегодня, — процедил он. — У нас есть своя работа, Зеб, и нам за неё заплатил сам герцог Кордас. Процесс запущен, если прервём его — мы рискнём.

— Я хотя бы проверю! — настаивал Зеб.

— Вернись на своё место, Зеб, и работай.

Шаги приближались, вместе с тяжёлым дыханием.

— М-м, одышка, — констатировал Фав Фнух. — Бедняга, так молод, а уже здоровье ни к дьяволу...

Грохнули двери, толкнув Фав Фнуха, который заслонял Зебу путь.

— Кто-нибудь! Лекаря сюда! — закричал задыхающийся мужчина и заколотил в дверь.

Зеб раскрыл было рот, но тут бескостное тело мальчика начало издавать странные свистящие вздохи, будто кто-то накачивал его воздухом, но тот выходил обратно.

Фав Фнух побледнел, руки его затряслись. На лбу выступил пот.

— Плохо дело, — прошептал он, — у нас очень мало времени.

— Графиня Кордас-Лавлейс в беде! — надрывался за дверью граф, наследник герцога. — Лекаря!

Зеб переводил взгляд с того, что осталось от мальчика, на дверь, за которой бесновался нуждавшийся в помощи человек.

— Да какого дьявола вы молчите?! — заорал граф и снова ударил в дверь.

Зеб вновь посмотрел на лишённого костей мальчика, валяющегося на постели как выпотрошенная шкура зверя или кожа огромной змеи.

И на дверь, которую загораживал Фав Фнух с неистово выпученными глазами.

— Время, Зеб, — шептал тот. — Время!

Время шло. Зеб мучительно выбирал.