На столе перед Серёжей был беспорядок, граничащий с хаосом: карты с жирными отметками карандаша, рации, исписанные рапорты, распотрошённая пачка сигарет. Амина же сидела напротив, перед ней лежала папка с переводами, и она читала вслух.
— «Вторая колонна вошла в пункт „Дельта“. Потерь нет. Контакт с южной группой установлен…»
У окна стоял Волков, расстегнув ворот формы, и лениво курил, словно удушающая жара для него лишь ещё одним обстоятельством, которое надо пережить. Он слушал, но, в отличие от Сережи, почти не поправлял. Командир, тем временем, едва заметно дернул бровью, не поднимая глаз от карты.
— Дальше.
Амина перелистнула лист:
— «Третья колонна не вышла на связь из-за погодных условий…»
Олег фыркнул, не отводя взгляд от окна:
— Ага. Погода.
Серёжа даже не улыбнулся:
— Если они прикрываются погодой, значит, провал. И готовятся оправдываться.
Амина отметила это на полях, откинула упавшую на лоб прядь и продолжила:
— «В деревне Саидия замечены вооружённые лица, направление движения не установлено…»
Серёжа поднял взгляд:
— Чём вооружённые?
Она покачала головой:
— Не указано.
— Тогда вычеркни. Нам не нужны сплетни.
Вдруг, прервав командира на полуслове, дверь распахнулась так резко, что стопка бумаг с края стола упала. В комнату вошла Джесси, на ней были узкие песочные штаны, заправленные в берцы, белая майка, будто нарочно подобранная на полразмера меньше, и кобура, сидящая на бёдрах, как дорогой аксессуар, а не оружие.
— Buenos días, mis amores, — протянула она с улыбкой, от которой обычно моргали даже прожжённые бойцы. Она двигалась без спешки, с таким хищным наслаждением собственным телом, что становилось неловко. Подойдя к столу, Джесси наклонилась вперёд, опершись ладонями о край. Спина выгнулась, бёдра подались назад.
— Sergio, cariño… otra vez enterrado en papeles, — она сказала это так, будто он лежал под ней, а не сидел над рапортами.
Она вынула из-за пояса связку фотоснимков и, улыбнувшись уголком губ, кинула их на стол перед ним как подарок любовнику, а не разведданные. Олег, стоявший у окна, не шелохнулся, но одна бровь медленно поползла вверх. Серёжа поднял глаза лишь на секунду. Его взгляд скользнул по фотографиям, потом по Джесси, и мимолетный интерес угас, словно перед ним положили не военные материалы, а мусор.
— Потом.
Ткань брюк натянулась на бедрах девушки и Амина почувствовала себя так, как будто она открыла дверь в чужую спальню и застыла на пороге.
Щёки вспыхнули.
Так женщина не должна стоять перед чужим мужчиной… так она должна стоять только перед мужем… если вообще когда-либо должна…
Амина резко опустила взгляд. Нестерпимо захотелось исчезнуть , может стать пылью на полу, узором на ковре, чем угодно. Она подобралась и быстро сгребла бумаги, поднялась, сделала шаг назад, готовая выскользнуть в коридор, лишь бы не видеть эти бедра, и вдруг поймала на себе удивленный взгляд Олега.
Ты куда?
Она едва коснулась пальцами дверной ручки, когда за её спиной прозвучало спокойное и, одновременно, абсолютно непререкаемое:
— Амина. Стоять.
И вот только тогда Джесси наконец-то повернула голову и «заметила» её присутствие. Взгляд скользнул по Амине сверху вниз, явно подмечая каждую деталь и оценивая. На алых губах появилась хищная, женская, слишком уверенная улыбочка:
— Ах, вот кто у нас тут работает с утра… Такая тихая. Я даже подумала, это сквозняк.
Амина опустила взгляд, будто удар пришёлся в солнечное сплетение. Щёки вспыхнули. Она не знала почему, от стыда ли, от злости или от того, что не смогла уйти быстрее.
Серёжа, не глядя на Джесси, кивнул на ее стул:
— Сядь. Мы не закончили.
Амина послушно села, сжав бумаги в пальцах слишком крепко, стараясь спрятать дрожь. Слова на странице расплывались, но она упрямо смотрела в них, будто могла провалиться внутрь и исчезнуть. Горло сжало, дышать стало трудно. В комнате удушливо пахло духами Джесси.
Она знала, что выглядит жалко, слишком заметно чужой, и ненавидела себя за это ощущение. Хотелось встать и уйти, исчезнуть, но она сидела, прикусывая губу, потому что Серёжа сказал «сидеть».
И в этот момент она почувствовала взгляд. Волков смотрел на нее, и явно видел не её смущение, а всю ту бурю, что происходила внутри Амины в эту секунду. Он оттолкнулся от подоконника, загасил окурок и произнёс спокойно.
— Вообще, Серый, нам пора.
Амина сначала даже не поняла, что речь о ней.
Нам?
— Идите, — буркнул Сережа, не поднимая головы.
Она едва успела встать, скорее слушаясь, чем на самом деле что-то поняв, когда за их спинами раздалось тягучее, сладкое, как патока:
— ¿A dónde vas? В мечеть?
Джесси стояла, облокотившись на стол, будто это был бар в Боготе, а не штаб посреди войны. Амина снова замерла, почти по-звериному. Волков обернулся первым. На лице его была невозмутимо-ленивая и почти добрая улыбка.
— Не-а, — протянул он. — На рынок. Платье выбирать.
Платье?
Амина сначала решила, что ослышалась. Что речь явно ком-то другом, о какой-нибудь местной вдове или о той девчонке, что стирает одежду штабу.
Джесси сузила глаза, медленно, как кошка перед прыжком.
— Платье… — повторила она, будто слово было чем-то неприличным. — Qué ternura. Вокруг песок, пули, кишки на дорогах… а вы тряпочки выбираете.
— Да ладно тебе, — сказал Олег. — Вы ж все бабы одинаковые. Что ты, что Амина. Только дай чуть возможность и сразу: тряпки, цацки, духи… хоть война, хоть судный день.
Амина подняла взгляд на Серёжу, ожидая, что, может быть, он объяснит, что происходит. А он будто и не слышал обсуждения. Писал что-то на карте, двигал карандашом по маршрутам.
— Как там твой брокер, а? — продолжил Олег. — Что выискивает на этот раз? Камуфляжные штаны от Дольче? Или, может, бронежилет с пайетками?
— Mi broker es un santo, — сказала Джесси прохладно. — И он зарабатывает на мне больше, чем вы оба вместе взятые.
— Не сомневаюсь, — лениво ответил Волков. — Но всё равно, бедняга. Если бы я был его командиром, я бы ему отпуск выписал. Годовой.
Серёжа наконец поднял голову от документов.
— Хватит.
Волков чуть наклонился к Амине и сказал негромко:
— Идём.
Джесси расплылась в улыбке, как у кошки, что только что вылизала себе лапы и теперь требует продолжения праздника. Она скользнула взглядом от Серёжи к двери, и мурлыкнула с фальшивой нежностью:
— Perfecto. Оставь нас, cariño. Нам с Серёжей давно пора побыть… solos.
Она села на край, прямо на документы, откинувшись назад, уперлась ладонями, выгнув спину, выставила бёдра вперёд так, словно это была не карта местности, а кровать. Деревянная столешница тихо скрипнула под её весом.
Амина поймала это краем глаза и весь ее мир на секунду качнулся от невозможности происходящего. Внутри под сердцем всё перевернулось:
Женщина. Садится. Перед мужчинами. Так.
Джесси провела пальцем по краю стола, царапнула ногтем карту, и, не глядя на Амину, сказала так, будто уже победила всех и вся:
— No te preocupes, pequeña. Sergio любит, когда его отвлекают. Особенно… языком.
И медленно улыбнулась.
Амина застыла, а ее щеки вспыхнули. Ей хотелось уйти. Исчезнуть. Раствориться в стене, как тень. Но ноги будто приросли к полу.
Олег кашлянул и легко подтолкнул Амину за дверь. Она успела увидеть, как Серёжа медленно поднял голову, глянул на Джесси.
— Со стола. Немедленно.
Уже в коридоре Амина шла молча, будто пыталась вытащить из мыслей всё, что только что видела.
— Олег… — тихо выдохнула она, не выдержав. — Мы… правда поедем за одеждой? Для меня?
Он остановился, повернулся к ней, приподняв бровь.
— У тебя одно платье на все случаи жизни.
Амина поёрзала.
— Но я… мне не нужно., — сказала она, опуская взгляд. — Мне хватает. Я не хочу… лишнего.
— В любом случае, это приказ командира и это не обсуждается.
Она кивнула, всё ещё смущённо.
— Я постараюсь выбрать что-нибудь простое, — почти прошептала Амина.
— Как знаешь, — пожал плечами Олег.
Они ещё не успели дойти до лестницы, как дверь кабинета распахнулась снова. Джесси вышла, как буря, каблуки стукнули по полу, плечи расправлены, подбородок высоко, будто её не выгнали, а она сама великодушно решила покинуть помещение.
— Ну что, — выдохнула она сладко, лениво оглядывая Амину, — удачи на рынке, princesita. Купи себе что-нибудь приличное. Может, тогда хоть смотреть на тебя будет не так грустно.
Амина не подняла взгляда, но внутри что-то болезненно дёрнулось.
— Ojalá, чтобы твой командир не пожалел. Tener una casa no es nada… mantenerla — вот искусство.
Слово прозвучало неожиданно. Амина вздрогнула, звучание кольнуло память, знакомое, почти родное, но смысл ускользнул. Она не поняла, только зацепилась внутренне, как за ниточку, которую не смогла распутать.
— О, не беспокойся, Джесси, — бросил Олег через плечо.
***
На рынке было тесно, шумно и жарко, казалось, что воздух сам липнет к коже. Жареное мясо, горячий металл, пот, корица, уголь. Люди двигались волнами, крики торговцев сливались в один бесконечный гул, и Амина на секунду почти пожалела, что согласилась поехать.
Олег шёл рядом, чуть впереди, так будто расчищал ей дорогу одним фактом своего существования. Он не хватал её за руку, однако держал близко и в любой момент мог подхватить, если она растеряется в этом грохочущем море.
Амина старалась не поднимать взгляд. Ей казалось, что слишком много глаз смотрит именно на неё, как-то слишком долго, внимательно, до дрожи под рёбрами.
— Глубже дыши, — бросил Олег, даже не глядя на неё.
Она кивнула, хотя не была уверена, что сможет.
Они остановились у рядов с тканями. Все оттенки были яркие, густые, как специи: каштановые, винные, сапфировые, тёплые песочные. Ткани колыхались на ветру, как флаги.
— Начнём отсюда, — сказал Олег.
Амина растерянно моргнула:
— Я… я не знаю, что мне нужно.
Она провела ладонью по ткани. Холодная, мягкая, будто текла под пальцами. Ничего общего с её серым, выгоревшим платьем.
— Красиво, — едва слышно сказала она.
— Берём, — отрезал он.
Она возразила:
— Это… слишком.
Амина повернулась к тем тканям, что не привлекали столько внимания: спокойные тона выжженной травы, пыльный беж, серо-глиняные оттенки. Она перебирала их медленно, будто выбирала не одежду, а укрытие, в котором её никто не увидит.
Её пальцы остановились на мягком, чуть шероховатом полотне цвета тёплого песка.
— Я бы… этот, — сказала она осторожно, словно просила разрешения.
Олег глянул на ткань, потом на неё.
— У нас форма такого цвета.
Амина смутилась:
— Но… так спокойнее. На меня не будут смотреть.
— А зачем тебе, чтобы на тебя никто не смотрел? — поднял он бровь.
Она покраснела.
— Я просто… не хочу лишнего внимания.
— А ты его всё равно получаешь, — сказал он равнодушно. Он взял у неё ткань, вернул обратно и без колебаний сунул ей в руки другой отрез, цвета густой, тёмной сливы.
— Вот это?
Амина растерялась, почти шепнула:
— Это слишком… красивое.
— И?
Она не нашлась, что ответить, а затем попробовала ещё раз, почти умоляюще:
— Может всё же… поспокойнее?
Олег выдохнул, как человек, в которого упёрлись лбом.
— Амина. Он же меня убьёт.
Она вскинула голову:
— Серёжа?
— Ну не почтовый голубь, — отозвался Волков. — Представь: ты вернёшься в дом в цвете грязи. Он меня спросит: «Ты что, Волков, не мог ей подобрать что-то приличное? Мы что, уже гуманитаркой одеваться начали?». И рожу корчить начнет, представляешь?
Амина не выдержала и сдавленно рассмеялась.
— Вот. Уже лучше.
Они двинулись дальше по рядам, мимо ящиков зелени, медных турок, гор горьких специй, ярких шарфов, орущих торговцев. Сначала Амина решила, что ей показалось. Потом решила, что, возможно, смотрят просто из любопытства, ведь она шла рядом с вооружённым мужчиной. Но взгляды не были просто любопытными.
Амина попыталась уйти чуть в сторону, опустила глаза, но это не помогало. Напротив, несколько мужчин перестали даже изображать приличие: двое у прилавка с жареным нутом повернулись следом, третий присвистнул едва слышно, четвёртый, не моргнув, задержал взгляд на её руках и губах.
Олег заметил это почти сразу. Он не стал оглядываться, не стал искать глазами виноватых. Просто приблизился сам, так, что между их плечами вдруг не осталось и сантиметра. Широкая ладонь лёгким движением коснулась её локтя, будто онпоправоял ткань.
— Держи голову ровно, — произнёс он негромко, будто давая инструкцию к разведоперации. — Они смотрят, когда чувствуют страх. Не дари им такую радость.
Амина кивнула, но взгляд не подняла. Голос её был едва слышен:
— Я… я не привыкла к такому.
— А никто и не должен привыкать, — отрезал он.
Она снова кивнула и уже попыталась взглянуть вперёд, не в землю. Но чувствовала на коже всё: чужие глаза, чужие мысли, чужой голод, который у людей появлялся не только к хлебу.
Они остановились ещё у двух лавок; он выбирал так, будто собирался обустраивать даму куда знатнее, чем сиротливую тихую девочку с чужим прошлым. Амина же ловила себя на том, что пальцы всё ещё дрожали и старалась скрыть это, спрятав руки в складки платка.
Олег заметил.
— Помни, что они пялятся не потому, что с тобой что-то не так. А потому что у них самих беда в головах.
Взгляды словно касались её кожи, и хотелось снова стать маленькой, сжаться, уйти в платок, в тень, в ничто. Но она вдруг остановилась. И вместо того чтобы съёжиться, слегка расправила плечи.
Просто позволила спине стать прямее. Платок лёг иначе, подчёркивая линию подбородка, шея показалась длиннее. Она не смотрела на мужчин, но и не отводила глаз, если их взгляды пересекались с её. И это изменило всё.
Первый из них сморщил губы, будто проглотил песок. Второй резко посмотрел в сторону. Третий задержал взгляд чуть дольше, чем следовало, но уже не с тем сытым, ленивым интересом, а с осторожностью. Как смотрят на нож, случайно блеснувший под тканью.
Олег наклонился к ней:
— Так лучше.
— Я… не уверена, что могу, — прошептала она, не останавливая шаг.
— Можешь. Уже сделала. Остальное — дело техники.
— Лучше бы они вообще меня не видели, — тихо сказала Амина, почти сама себе.
Олег хмыкнул:
— Нет. Пусть видят. Чтобы знали, что ты не добыча.
***
Амина пыталась держаться ближе к Олегу, но мысли у неё уже были не здесь потому что она услышала начало азана, словно откуда-то из глубины города, приглушённого расстоянием, но узнаваемого до боли.
Она замедлила шаг.
— Чего? Устала? — спросил Волков.
Амина прикусила губу, она боялась произнести это вслух потому что ей казалось, что в его мире это будет слишком личным, слишком… уязвимым. А ей ужасно не хотелось выглядеть еще слабее, чем она итак была.
— Можно… где-то… помолиться?
Слово «помолиться» почти застряло у неё в горле. Она ждала, что сейчас Олег отмахнётся, пошутит, скажет, что некогда.
Но он только кивнул.
— Конечно. Скажи, куда тебе удобнее.
Она удивлённо подняла голову, не ожидая такой простой реакции. Ей даже стало легче дышать.
— Там… где-нибудь в тени. На минуту.
— Найдём, — сказал он, глядя по сторонам уже деловым взглядом.
Он вывел её из людной части рынка, провёл вдоль рядов со складскими тентами, пока не нашёл место, где стена давала ровную полосу тени, а мимо проходили не толпы, а редкие люди.
— Здесь нормально? — тихо спросил он.
Амина кивнула, опустила глаза. И вдруг нерешительно подняла их снова:
— Спасибо.
Олег пожал плечами, как что-то само собой разумеющееся:
— Я рядом постою.
Он отвернулся, делая вид, что занят проверкой покупок, чтобы не смотреть на неё. Но стоял рядом неподвижно.
Амина медленно расстелила ткань. а затем встала на колени, подняла руки. Звуки рынка ушли куда-то далеко, и только её голос, едва слышный, складывал знакомые слова.
Она закончила, а затем робко посмотрела на него. Олег коротко кивнул:
— Ну всё. Пошли дальше. Нам ещё выбирать, чтобы Серый не решил, что мы купили тебе мешок картошки вместо тряпок.
***
Обратно ехали почти молча. Машина покачивалась на рытвинах, горячий ветер бил в стёкла, и Амина всё крепче сжимала свёртки с одеждой.
— Можно… узнать? Зачем мне это?
Олег не сразу ответил. Смотрел вперёд, будто взвешивал слова так же серьёзно, как решал куда ударить противника.
— Командир так решил.
Её пальцы сжались сильнее.
— Чтобы я… выглядела лучше? — спросила она, не скрывая смущения.
Олег чуть качнул головой, не отрывая взгляда от дороги:
— Чтобы дом выглядел как надо.
— Значит, я… должна быть как все?
— Нет, — возразил Олег мягче. — Просто не должна быть хуже всех.
Она опустила взгляд.
— Я не хотела позорить дом.
Олег медленно выдохнул:
— Ты его не позорила.
***
На стуле у кровати валялась расстёгнутая рубашка, рядом ремень, сигарета догорела в пепельнице, оставив едва заметную струйку дыма.
Серёжа лежал на спине, руки закинул за голову, глаза были закрыты. Ничего не думал, не вспоминал, просто лежал. После целого дня разговоров, докладов, решений, приказов, тишина казалась роскошью больше, чем все золото мира.
Он даже не спал, просто слушал, как дом дышит: как где-то тихо скрипит доска, как за окном кричат птицы, как остывает металл оружия на столе.
Серёжа вымотался.
Сейчас хотелось только не говорить, не думать, не быть. Просто полежать, пока не станет чуть легче.
Он перевёл взгляд на потолок и впервые за день позволил себе не быть командиром, не быть сильным, не быть нужным. Просто человеком, который хочет, чтобы хотя бы полчаса его никто не трогал.
— Ay, mi amor, ты опять притворяешься мёртвым?
Джесси вошла, не спеша, будто в давно знакомое логово. Серёжа не шелохнулся. Даже глаза не открыл.
Он слышал её, но не реагировал. Не было сил. И не было желания.
— Не заперся, — заметила Джесси и усмехнулась, подходя ближе. — Это приглашение?
Он отозвался глухо, не поворачивая головы:
— Нет. Просто лень.
Она фыркнула, подошла к кровати, опёрлась рукой о спинку.
— Siempre tan frío… — прошептала почти с жалостью. — Я думала, хоть в своей спальне ты дышишь свободнее.
Он лишь чуть повернул голову, глянул мимо неё, в темноту.
— Сегодня — нет.
Она медленно опустилась рядом. Пальцы скользнули по его плечу, потом по груди, задержались на шраме. Она прижалась чуть ближе, тёплым дыханием касаясь кожи, и прошептала с привычной усмешкой:
— Vamos, Sergio… ты же не железный.
Он даже глаза не открыл. Только выдохнул медленно, почти бесшумно. Джесси не остановилась, поцеловала его в шею, потом выше, чуть прикусила кожу, медленно обвела контур его губ пальцем.
— Mi comandante.
Он не ответил. Ни движения, ни взгляда. Только тишина, как будто между ними не было ничего. Она выдохнула, тихо рассмеялась, но в этом смехе звенело раздражение. Её рука снова скользнула вниз, настойчивее, почти вызывающе.
— Неужели ничего не чувствуешь? — спросила она с нажимом, будто бросала вызов.
Он открыл глаза, будто через силу, и посмотрел прямо на неё. В этом взгляде не было ни желания, ни злости, только выжженная усталость, от которой холодело под кожей.
— Хватит, Джессика.
Она не остановилась.
Наоборот, будто нарочно искала его предел. Пальцы скользнули ниже, к животу, под ремень, её дыхание стало тяжелее, горячее. Она двигалась ближе, прижимаясь всем телом, как будто силой могла вытянуть из него хоть тень желания.
— Vamos, cariño… — прошептала она, губами почти касаясь его кожи. — Не делай вид, что не хочешь.
Он сжал зубы. Её ладонь легла на его грудь, и вдруг дернулась.Серёжа резко схватил Джесси за запястье так, что суставы хрустнули.
— Я сказал хватит.
Он поднялся на локте, посмотрел прямо ей в глаза.
— Не трогай меня, Джесс, — сказал он тихо.
Она попыталась усмехнуться.
— Может, ты просто… забыл, как это бывает?
Он отпустил руку, резко, будто бросил ненужную вещь.
— А может я просто не ебу то, что не уважаю? Вали.
Джесси замерла на секунду. Потом медленно, будто споткнувшись о собственную гордость, отступила.
— Так вот в чём дело, да? — произнесла она тихо, почти шипя. — Теперь ты трахаешь местных сучек?
Слова прозвучали, как пощёчина. В комнате повисло вязкое, липкое молчание, Серёжа даже не сразу понял, что она сказала.
— Ещё одно слово и я забуду, что ты женщина.
Она громко засмеялась.
— Dios, Серёжа, ты же правда веришь ей, да? Думаешь, она просто тихая, чистая, бедная niña из развалин?
Она говорила с каждым словом все злее:
— Думаешь, она просто выжила? В руинах? Сколько их там было, этих «мирных жителей», головорезов? Десять? Двадцать? Или она уже не помнит?
Он медленно поднял глаза.
— О, claro, — продолжала она, чувствуя, как заносит, — может, она даже с пузом уже. Может, ты, idiota, её холишь и кормишь, а она носит ребёнка какого-нибудь hijo de puta. Qué romántico, да? Сирийская мадонна под твоей крышей!
— Джесси, — наконец сказал Сережа тихо, — пошла нахуй.
Она вскочила, дыша часто, глаза ее блестели.
— Eres un pendejo, — выдохнула она. — Con una cara bonita, но всё равно пиздец какой тупой.
Она застыла у двери, будто что-то ещё хотела сказать, но потом злобно усмехнулась.
— ¿Sabes qué, Sergio? — произнесла она тихо, растягивая слова, — ojalá esa puta продырявит твою тупую башку пока ты спишь.
Она чуть склонила голову, как будто благословляла.
— Sería justo.
***
Сережа уже почти снова провалился в блаженную пустоту и пустоту, когда внутри, слишком поздно, шевельнулась фраза, оставленная Джесси. Беспокойство проснулось быстрее, чем разум.
Амина. Слишком тихая. Слишком правильная. Слишком покорная. Как будто боялась дышать не так. Он вспомнил платок на её волосах, эту девичью, почти детскую робость, и в том же мгновении вспомнил, как легко таким верят. А потом таких добрых находят во взорванных грузовиках, с отрезанными головами. Предательство, что стоит слишком дорого. Слишком многое в его жизни уже стоило слишком дорого.
Может ли девчонка быть случайной в такой войне? Случайных тут не бывает. Может ли она быть забитой, сломанной, той, за кого себя выдает? Может. Но те, кто выглядит сломанными, порой оказываются самыми верными. Или самыми опасными. Притихшая дрянь всегда кусает больнее.
Он сжал зубы, чувствуя, как по позвоночнику прошел холодок. Если её отправили? Если кто-то подложил её в его дом, как крысу под порог? Если эта наивная молитвенность всего лишь маска? Если она уже несёт на себе месть? Неважно чью, тут у всех есть повод. И враги умеют ждать, умеют вкладывать годы в одну правильную жертву.
Проверю.
Он не позволит, чтобы кто-то загнал нож под рёбра его людям. Не позволит, чтобы в его доме кормили змею из рук.
***
Сад дышал тёплым ветерком. Листья миндаля чуть шуршали, будто перешёптывались между собой, и Амина шла по дорожке медленно.
Джесси не было видно. Ни смеха, ни каблуков, ни хищного прищура из-за угла. И только это одно сделало воздух легче.
Амина остановилась под деревом, коснулась его шершавого ствола и впервые за всё утро позволила себе выдохнуть полно. Она подняла лицо к солнцу. Солнце было тёплым, не обжигающим, почти добрым. Ветки пахли сухой зеленью, сладковато и чисто. Где-то на дальнем краю сада свистел часовой, и этот звук тоже был мирным.
Амина закрыла глаза.
— Эй! Эй-эй, стой! Ты куда, болезная?
Она вздрогнула. К ней уже быстрым шагом шёл парень. Он был молодой, в потёртой футболке, волосы лезли в глаза, на лице улыбка.
В руках у него была бутылка воды. Он сунул её ей почти в ладони:
— Держи. Пей. Ты сейчас как бумажная фигурка, честно. Раз — и ветер унёс бы.
Амина покраснела, опустила взгляд.
— Я… просто вышла.
— Просто вышла? — он поднял бровь. — Просто вышла под солнце? Гениально. Прямо стратег мыслит. Ладно, идём. Жарит так, будто нас в духовке запекли.
Он взял её под локоть, как-то легко, без нажима, словно это было самое логичное действие в мире, и повёл в сторону тени.
— Я Шура, если что, — продолжал он болтать, словно имел запас слов на двое суток вперёд. — Александр, когда нужно официально. Но кто тут официально разговаривает? А ты Амина. Знаем-знаем. У тебя тут собственный сериал был, пока ты болела. Нет, серьёзно, такие страсти кипели, я думал, сейчас все поседеют.
Она смотрела на него растерянно. Он говорил легко, добродушно, без того оценивающего холодка, к которому она успела привыкнуть от других.
— Нас медики гоняли туда-сюда, — продолжал он. — Серёжа орал так, что у меня перепонки дрожали. Олег вообще молчал весь день, а когда он молчит, значит, действительно хреновые новости. Но ты жива, так что наконец все начали дышать нормально.
Они добрались до лавки под брезентом.
— Ну вот, — сказал он, откинувшись.
Амина тихонько улыбнулась. Совсем чуть-чуть. Шура заметил.
— Во! Не бойся меня, ладно? Я не кусаюсь. И не откусываю жопу. Я тут, считай, самый милый. Вот Олег — да, он страшный. Серёжа вообще обрывок нервов на ножках. А я… я тут для фона, понимаешь?
Она чуть качнула головой. Даже это движение было робким.
Шура, болтая без умолку, вытянул ноги и прислонился к прохладному брезенту. Амина уже сидела рядом слегка настороженно, но больше и не думала сбежать. Он отхлебнул воды, вытер рот ладонью и вдруг сказал почти между прочим:
— Кстати… Джесси уехала.
Амина чуть дёрнулась. Совсем немного, но так заметно. Шура фыркнул, даже не посмотрев на неё:
— Ага. Я так и думал. Ты ведь от неё пряталась, да? Она же такая… — он мотнул рукой, как будто пытался отогнать назойливого комара.
Он не стал углубляться, просто продолжил, словно рассказывал о погоде:
— Мне самому с ней не очень. Мы, ну… — он щёлкнул пальцами, подбирая слово, — пересекались. Один раз. Давно уже. И всё. Хватило. — Он махнул рукой. — С ней потом будто в душе кошки нассали. Не знаю, как объяснить. Она… тяжёлая.
Он повернулся к ней:
— Так что если ты её избегала, то ты правильно делала. Она на таких, как ты, сразу внимание обращает. Любит давить.
Амина опустила глаза, пальцы сжались на ткани юбки, и она испытала облегчение, потому что кто-то наконец назвал то, что она боялась проговорить вслух.
— Но всё, расслабься. Свалила, стерва. И слава Богу.
Шура будто сам удивился тому, что сказал, и сразу отмахнулся.
— Ладно, хватит про неё, — фыркнул он. — Давай о нормальных вещах.
И, не дав Амине ни секунды, чтобы перевести дыхание, он уже лез в карман, выуживая телефон.
— Ты вообще видела, что сейчас в Тиктоке творится? — заговорил он с неожиданным энтузиазмом. — Там один дед танцует под сирену, ну просто… умираю.
Амина моргнула.
Что?
Шура, заметив пустой взгляд, только обрадовался:
— О! Отлично. Значит, будешь моей чистой страницей. Смотри.
Он сел ближе и развернул экран так, чтобы ей было видно. На ролике действительно прыгал какой-то мужчина в каске, а за его спиной горел дом. Музыка была странная, быстрая, резкая. Ситуация, если честно, страшная. Но люди в комментариях, как показал Шура, смеялись.
— Это популярное, — пояснил он с видом эксперта. — Алгоритмы любят всякую дичь. Чем тупее, тем лучше заходит.
Амина смотрела, не понимая, что здесь должно быть смешного. Шура, не замечая её растерянности, захлёбывался потоком слов:
— Тут ещё есть чувак, который верблюда танцевать учит, — он листал дальше. — И вот игра крутая, про пустыню. Реально, как у нас. Только меньше людей умирает… хех.
Он показывал то один ролик, то другой, комментируя всё подряд, перескакивая с темы на тему, будто боялся дать тишине шанс вернуться.
Амина не смеялась, но слушала и Шура, кажется, этого даже не требовал. Ему было достаточно, что кто-то рядом, что его голос заполняет тени и жаркий воздух вокруг.
Она ощущала себя гостьей в чужом, слишком ярком мире, но… не враждебном. Просто не её.
Шура продолжал что-то оживлённо объяснять ей про алгоритмы, видосы и мемы, а Амина тихо кивала и впервые за долгое время не чувствовала, что должна бежать.
И вдруг дверь дома открылась. Они оба синхронно вздрогнули.
Серёжа стоял на крыльце, как будто вырос из тени: плечи напряжены, глаза тёмные, почти чёрные, и по лицу было видно, что он не просто недоволен. Он в ярости.
— Ты что тут устроил? — его голос хлестнул так, что Амина физически съёжилась. — Цирк с клоунами? И ты, я смотрю, главный артист?
Шура подскочил на ноги, чуть не выронив телефон.
— Да я… да ничего! Мы просто разговаривали! Она сидела одна, я…
— «Разговаривали»? Она у тебя что, радио? Пришёл, включил, развлёкся?
— Я… я…
И тут Сережа грязно выругался.
Амина сидела на лавке, низко опустив голову, будто хотела стать настолько маленькой, чтобы исчезнуть. Командир опустил взгляд на неё.
— Пошли.
Амина вскочила, как ошпаренная. Когда они уже почти вошли в дом, Серёжа бросил через плечо, даже не оборачиваясь:
— И убери свой грёбаный телефон, пока я его тебе в жопу не затолкал, Шура.
— Псих, — тихо и обиженно сказал Шура, усаживаясь на лавку.
И сунул телефон в карман, как нашкодивший кот.
***
Серёжа ввалился в кабинет. Дверь ударилась о стену, он даже не посмотрел, просто прошёл к столу, резким движением сметая в сторону рацию и какие-то бумаги. Амина шла за ним почти на цыпочках, чувствуя, как от него идёт сухое, колючее раздражение.
Он выдернул из груды документов тонкую, аккуратно перевязанную папку.
— Садись.
Амина опустилась на стул, не зная, чего ждать. Серёжа раскрыл ее, достал несколько листов и бросил их между ними. На бумаге были фразы, обрывки сообщений, жаргон, диалекты, всё перемешано так, что голова закружилась ещё до того, как она успела прочитать.
— Это не учеба больше. И не уютные переводы. Это то, по чему мы двигаемся. Если ты ошибёшься, люди поедут не туда. Нарвутся. Кто-то останется там. По твоей вине.
Амина почувствовала, как внутри всё сжалось. Она склонилась над листами, пытаясь собрать смысл обрывков текста, но взгляд сам упал на край стола. Там, среди хаоса карт и раций, лежал пистолет, так спокойно, буднично, будто он всегда там был. И в ту же секунду сознание отказалось работать: что-то внутри оборвалось, дыхание сбилось. Он лежал слишком близко, достаточно просто вытянуть руку. И вдруг, как вспышка, как судорожный рефлекс, проскользнула мысль, не оформленная, почти звериная.
Ведь можно…
На этом слове её внутри передёрнуло так сильно, что она сама испугалась себя. Она опустила взгляд обратно в бумаги, вцепилась в листы со всей силы. Пульс стучал в висках, буквы плясали. С каждым предложением она ощущала не текст, а тяжесть оружия рядом. Ей казалось, что она снова и снова смотрит на него, хотя перед глазами была только бумага и строчки. И каждый раз в глубине сознания снова дёргалось: взять и нажать. И тогда закончится всё. Он. Страх. Дом. Непереносимое ощущение собственной слабости.
Она едва удержалась от того, чтобы зажмуриться.
И всё же читала дальше. Слова давались тяжело: «…коридор переброски… южная ветка… задержка в пути…» — она вытягивала их, заставляя себя собраться. И только когда подняла голову, буквально на секунду, она увидела, что он смотрит не на бумаги. На неё. Спокойно, почти лениво, но так внимательно, будто видел каждую нервную дрожь, каждую мысль, родившуюся у неё в голове.
Он знал, что она видела, Он знал, что она думала. Он ничего не сказал. Даже бровью не повёл.
Амина закончила перевод, сложила листы ровно, как могла, и протянула ему и сразу же выскочила из кабинет, дальше, дальше от черного холодного металла.
Серёжа не шевелился какое-то время, просто слушал, как постепенно стихает эхо её быстрых шагов в коридоре. Потом он наклонился вперёд и подцепил пистолет лениво, двумя пальцами, будто игрушку, перевернул на ладони. Лязгнул затвором, проверил камору и сталь звякнула пустотой. Усмехнулся краем рта.
Конечно пустой. Конечно холостой.
Он видел всё: как у неё дёрнулась рука, как побелели пальцы, как её разум потерял смысл и прилип к металлу. Видел, как в глазах промелькнула та самая мысль, быстрая, безумная, инстинктивная, от которой человек сам пугается сильнее.
Она тоже испугалась, но не бросилась, не дрогнула, не сломалась.
И главное — выбрала не стрелять.
Серёжа откинулся в кресло, сложив руки на груди.
— Посмотрим, девочка. Посмотрим.
Конец эпизода
