В землянке было темно, только крохотная, тусклая лампочка на керосине коптила в углу. Здесь пахло железом, потом, гарью, чуть-чуть хлебом, которого теперь катастрофически не хватало. Лейтенант Игорь Гром, самый молодой из лейтенантов, писал письмо, склонившись над кусочком бумаги, вырванным из солдатской записной книжки. Холод пробирал до костей, и даже тёплая фуфайка не спасала. Пальцы еле гнулись, чернила густели прямо на кончике самодельной ручки. Фаланги были синие от холода. Бумага дрожала в руках, и казалось, не от мороза, а от того, что внутри всё скрипит. Слишком много тишины. Она всегда предвещала что-то плохое.
Юлечка, родная моя
Не знаю, дойдёт ли это письмо. Тут такая почта… приходит не всегда, и не всегда с добром. Но ты знай, что я жив и живым буду!
Мы стоим у Песчанки, под самым лесом. Мороз такой, что даже пули в стволах замирают. Но держимся. Воды мало, про еду вообще молчать буду.
Костик, надеюсь, растёт богатырем! Ты целуй его за меня, ладно? На кого похож больше? Твоя копия или мой кучеряш? Фотографию пришли вашу, полюбуюсь.
Маменька мне сегодня снилась, плакала во сне. Это к лучшему, я чувствую. Вот еще немного и все закончится!
Дубина напротив… Всю ночь не спал, в карауле стоял. Тебе привет передавал, сказал, чтоб пряников к нашему приезду приготовила. Тете Лене не говори ничего, скажи, что хорошо все.
Ты прости меня, что редко пишу… Смерти много.
Я тебя люблю, родненькая. Я вернусь, ты только жди! Свадьбу с тобой сыграем второй раз, Костика в сад поведем! Жди меня только, я с победой возвращусь.
Твой Игорек… Угорек
Стол начал дрожать. Игорь отрывает взгляд от бумаги, будто в последний раз видит собственную душу. Где-то вдалеке ухнула сирена, но глухо, будто в воде. Потом резко, надрывно…воздушная тревога. Она ударила по сердцу, как приклад. Лампа потухла, моментально погасла.
— Встали! По местам! — раздался голос Федора Ивановича, звонкий и не терпящий возражений. — Немцы прорываются с севера. Связисты ко мне! Пулемётчики, занимайте вторую линию! Быстро!
Быстро сунув письмо в карман, Игорь накидывает полушубок, застегивает ремень. На бегу надевает каску. Мороз выл между деревьями, на лице мгновенно образовалась корка инея. Снег хрустел, как стекло. Небо над лесом пылало красным: вспышки от разрывов, трассеры. Тучи темные, серые, даже почти черные. Словно прах, поднятый в небо.
Ветер нёс запах гари и чего-то ещё... какой-то горелой шинели или человеческой плоти.
— Игорь, держи левый фланг. Мы их здесь встретим. — сказал Прокопенко, пожимая ему руку. Его пальцы были обмотаны старыми тряпками, но кровь всё равно пробивалась. — Если пойдут в лоб - держи. Если обойдут - не отступать... до последнего. — Его брови сводятся на переносице. Он сжимает плечо Грома, который ещё недавно прибегал с разбитыми коленками домой и не может поверить в то, что прямо сейчас стоит с ним на поле, где каждую секунду поливалась чья-то кровь. И эта «чья-то» в любой момент могла стать кого-то из них двоих.
— Принято. Стоять до последнего. — Повторяет голубоглазый, чья краска в глазах давно выцвела, покрылась пылью погибших товарищей и одеялом ужаса, который притянул за собой череду из вечных кошмаров.
И потом все было слишком быстро. Немцы полезли через замерзшую речку, в полный рост, как на учениях. Они были в белых маскхалатах, как привидения. Били прицельно, методично. Выстрел и упал, их медик. Дернулся в терзаниях, издав хриплый выдох, да и замер в снегу...
Сглотнув, Игорь опускается за пулемёт. Глухо бил автомат, когда гильзы летели в самые разные стороны. Игорь стреляет, почти не видя цели, бьет только по движению, по белым пятнам в чёрной ночи. Сбоку что-то рвануло, земля поднялась волной. Прямое попадание. Где стояли Игнат и паренек, которому только восемнадцать исполнилось, осталась только воронка. Нет больше парней. Некогда яркие глаза, в ужасе бегают, глядя на место, где ещё секунду назад стоял Бустер. В груди что-то защемило...или это была вибрация, пришедшая от прилетевшего неподалеку снаряда.
Кровь быстро исчезала под снегом, впитывалась, как вода.
Гром кричал, не помня слов. Командовал. Полз. Подносил патроны сам. Совсем рядом бился молодой ефрейтор, которому тоже и двадцати не было. Потом и его не стало... просто откинуло назад волной пули. Тело упало рядом, голова осталась повернута к Игорю, как будто он ещё смотрел, с открытыми глазами. На лице не было ужаса. Это было смирение. Принятие того, что все те, кто ступили на этот бой, больше не выйдут отсюда живыми, прежними.
Снег уже не был белым. Смешался с порохом, грязью, внутренностями. Небо почернело от дыма. Где-то подальше кто-то закричал «отступаем!», не видя больше никаких шансов на то, чтобы отстоять, но тут же упал, перебитый чертями.
— Немцы прорываются по низине! — крикнул радист. — Лейтенант, левее! Пулемёт туда!
Игорь побежал, пригибаясь от пуль, что летели за ним, словно призраки, а там за ним подоспел Дима Дубин. Блондин с очень добрым сердцем и широкой душой, что не была готова к такой жестокости. Училище, фронт, первые похороны…все это они проходили вместе. Игорь был тем, кто показывал ему, как правильно бинтовать руку под огнём, как не дрожать, когда совсем страшно.
— Игорь, я рядом буду! — крикнул он и, не оборачиваясь, побежал вперёд, держа ленту для дегтяря.
Они только успели занять позицию, как на опушке появились тени, словно сама смерть пришла за ними.
Игорь прицеливается. Пулемет бил тяжело, с отдачей, отдаваясь в плечо, как колотушка. Казалось, что гильзы сыпались не на снег, а в самую душу. Пули шли в обе стороны. Они свистели, рыли снег, кусали воздух. Кто-то рядом заорал так дико, по-звериному, а затем повалился замертво. Снова.
Дима пошёл вперёд на шаг, может быть два, просто чтобы перекинуть ленту за пулемёт. И сразу, моментально, проносится короткая очередь, почти не слышная. Он будто споткнувшись, оседает на колени, разворачивается и падает лицом в колючий снег.
— Дима! — Игорь бросается к нему, забыв про всё: про немцев, про смерть, про приказ. Хватает за плечи, переворачивая.
Пуля прошла через живот. Кровь била сквозь гимнастёрку, густая, тёмная, почти чёрная. Дрожащими от холода руками Игорь прижимает рану, обхватил ладонями.
— Потерпи, сейчас все будет. Сейчас... — Оглядывается, чтобы найти место, куда можно было оттащить Дубина.
Дима открыл глаза. Красные, потресканные, почти неживые. Истерично усмехается и хватает Игоря за запястье.
— Игорь... — Проговаривает он хрипло, когда губы еле шевелились, как у замёрзшего ребёнка. — Дай на небо посмотреть... В последний раз, дай глянуть...
Игорь ничего ему не отвечает, чувствуя, как дрожала земля под его ногами. Он зажимает рану настолько, как только мог, упираясь локтями в снег. И самым страшным сейчас было то, что чужая кровь, такая вязкая, тёплая, тёмная - была единственным, что согревало руки, обмёрзшие донельзя.
Дима дергается, как от толчка, а затем затихает, спустив с обмерзших уст хриплый выдох. Затих насовсем. Глаза его, наивные, добрые, мертво смотрят в небо, что окрасилось в кроваво красный. Гром не верил до последнего. Смотрел в его глаза и не хотел понимать. Потом, больно сглотнув, накрывает его лицо своей окровавленной ладонью и встает, сжав челюсти. Возвращается обратно к пулемёту, уже чужой.
Сзади всё еще били. Били коротко, но резко. Лес буквально метался от огня. Немцы шли в рост. В небе - зарево. На фланге замолчал один из пулеметчиков, убит. Игорь остался практически один.
Он стрелял до последнего патрона. Плечо уже не чувствовалось. Вокруг были только смерть и снег. Рядом взорвалась граната и осколок прошил шапку. Упал рядом кто-то без имени и без лица. Всё слилось в одно месиво: кровь, глина, ледяные комья. Рука уже онемела, а лента закончилась. Значит, оставалось только одно...
— Не отступать…до последнего.
Он встает, вынимая пистолет. Пять патронов. Пять. И десять немцев перед ним, в белом. Гром подползает ближе к дереву, где встает на колено.
Первые двое легли сразу. Третий с животным криком. Четвёртого он не увидел. Ощущение будто в грудь вонзили раскаленный штык. Он оседает в снег, ухватившись за пальто. Немец, что выстрелил, подходит ближе, медленно, глядя на него со скотским равнодушием. Говорит что-то на своем языке, подобным шепоту самого Дьявола, но Игорь ничего не слышит. Противный звон разрезает его слух, а глаза бледно-серого цвета устремлены в небо, где одиноко вышел редкий луч солнца, упавший на его грязное лицо. Руки его слиплись от крови. Своей, Димы, немцев... В нагрудном кармане, прямо под сердцем, все ещё лежит письмо, не дописанное до своего конца. Со рта сходит пар, который тут же рассеивается в воздухе, и грудь его больше не вздымается. С уголка фарфоровых глаз стекает единичная слеза, смывшая кровь и грязь с нежной щеки. Прости.
Конец эпизода
