Снег шёл густой стеной, как будто сам воздух решил лечь на землю и остаться. Городок притих, словно замерло в ожидании чего-то. Только где-то вдалеке глухо лаяла собака. Небо черное, хмурое, давящее своим мраком.
Юля сидела у детской кроватки, в которой мирно досыпал двухгодовалый сын. Маленький, пухлый, с отцовскими васильковыми глазками. Спал, посапывая, прижимаясь румяной щекой к кулаку. Укрывает его пеленкой. Такой старой, изношенной, в штопках, но все равно мягкой. Игорь держал его на руках всего-то каких-то пару раз, когда их выписали из родильного дома. Не видел, как Костя сделал свои первые шаги, как произнес свои первые слова... Не видел, как смотрит на его фотографии, не понимая того, куда делся его папа.
Каждое утро Пчелкина выходила к окну, смотрела вдоль дороги. Надеялась, что может, Угорек придёт. Или письмо... или весточка хоть какая. По ночам казалось, что вон там, в конце улицы, идёт он, в шинели, кучерявый, с улыбкой, как тогда, в день проводов. Но нет. Не он. Только ветер, завывающий свою печальную мелодию.
И вот стук в дверь.
Юля, быстро встает и подбегает к двери, раскрывая её. Почтальон. Стоял он сгорбленно, как будто нес груз вины, а не сумку. Он редко приносил хорошие вести. И глаза его сейчас были теми самыми, какими люди смотрят на тех, кому несут смерть.
— Юлия Викторовна? — голос у него дрогнул.
Она молчала. Только кивнула, наблюдая за тем, что он делает. А он лезет в сумку, долго, неловко. Достает два конверта. Один тонкий, потрёпанный. Второй с красной полосой.
— Вот... и... Письмо его. И извещение... Игорек, он... — Он не договорил. Слова застряли в горле. Протянул и опустил голову. — Простите...
Юля ничего не ответила. Молча забрала. Трясущимися пальцами разворачивает письмо. Бумага была залита кровью. Старая, высохшая, почти чёрная. Некоторые строчки слиплись. Но она сразу узнала его почерк. Угорек. Ее дурачок. Письмо дрожало в её руках так сильно, как будто кто-то другой стоял и пытался вырвать его из женских рук. Буквы, неаккуратно выведенные, наполненные жизнью, перебились каплями крови. Он писал его живым, а она теперь читает его, когда тело Игоря одиноко мерзнет на мертвой земле. Почтальон медленно удалялся, даже не оглядываясь. Еле стоя на ногах, Юля заходит в дом и облокачивается на стену, до боли сжимая персиковые губы.
«Ваш муж, Гром Игорь Константинович, пал смертью храбрых при исполнении боевого долга.»
А рядом, из кроватки, тихо, сонно зашевелился Костя. Заплакал, как будто почувствовал, что-то случилось. Не крича. Просто тихо-тихо скулил, как плачущие щенки. Он ещё не понимал. И не поймёт долго. Он будет расти без отца. С фотографией на стене и письмом в ящике письмом, где буквы смешались с кровью.
Юля, взяв Костю на руки, прижимает к груди, а письмо к щеке, словно хотела согреть его. Словно могла передать тепло от той крови, от тех слов, от той любви, что теперь осталась только на бумаге.
Прости меня боль моя
Сердце мое
Разорвано в клочья
Без веры давно
Я знаю не моя рука
Тебе солнце вьет
Я каюсь нет солнца мне
В моих глазах лед.
Конец эпизода
