Зима в Сибири всегда была какой-то металлической — пустая и в этой своей пустоте холоднее, чем могла бы быть. Олегу об этом подумалось сразу, как он вернулся в Россию. И всё-таки звать Вадика подстраховать в телестудии — было самым верным решением. Правда звал он, чтобы Дракон в случае чего вытащил Серого, а не его самого, но ситуация приняла какой-то безумный оборот, в который Олегу верилось с трудом. На самом деле, он, весь в трубках в палате усиленной терапии, слабо верил в произошедшее. Верил, что запомнил неправильно. Верил, что просто не отошёл от наркоза.
Но вера не изменит прошедших действий. Серый на самом деле стрелял. И стрелял на самом деле в него. Прицельно, несколько раз, глядя в глаза, чтобы наверняка. Просто... потому что. Просто потому что Олег не может подобрать ни одного здравого объяснения для того, чтобы тот мальчишка, который так крепко прижимал его к себе на перроне в путь на первый контракт, просто взял и выпустил в него обойму практически в упор. Нет, конечно, у него в голове не укладывался и Чумной Доктор, но всё это ушло в категорию вопросов для неближнего обсуждения.
Теперь в голове не укладывался и сам Разумовский. Зачем, почему, за что?
Олег просто перестал себя спрашивать. Спасти Серого — это что-то абсолютно безусловное, то, что он выдрессировал в детстве, то, что вшито на подкорку. Воспитал сторожевого пса под себя, не иначе. Поэтому Волков вывозит его в Сибирь, в какую-то тайгу в богом забытую то ли сторожку, то ли землянку и плотно закрывает деревянный люк, ведущий в подвал. Он признаётся себе, что хочет больше никогда этот люк не открывать, оставить Разумовского там, с крохотным окошком под потолком, в плохо прогреваемых четырёх стенах. Просто оставить его, истощённого, дожить там, сколько получится. Теоретически настолько истощённый человек протянет пару дней, не больше. Обколотый препаратами он даже ничего не поймёт. Получается, для него это даже более чем гуманно. А дальше что делать? Может, восстановиться в Отряде Мертвецов. Может, застрелиться в том же подвале, рядом, осевши преданной псиной возле ног. Возвращаться будет некуда.
А сейчас есть куда?
Сейчас это было подобно коту Шрёдингера. Серый одновременно был и не был. Олег даже не знает, что хуже. Он ведь скучает, по-настоящему скучает, но каждый раз, как видит рыжую макушку, чувствует неподдельную злость, которая наполняет с ног до головы. И Волков решительно не знает, что случится, если он снизит дозу нейролептиков, — или чем он вообще обкалывает Серого по украденному из лечебницы рецепту, — и увидит напротив хоть на каплю прояснившийся взгляд. В лучшем случае — просто убьёт. Но для себя Олег вывел простую истину уже в первый месяц их такого совместного проживания: он убить Разумовского не сможет. И вывести его в хоть насколько-то осознанное состояние тоже не может. Олег не уверен, кто кого попробует добить.
Лекарства в любом случае имеют свойство заканчиваться, а уезжать дальше близлежащей вымирающей деревушки Олег был ещё не готов. Он слишком сросся с новым местом, с новыми реалиями. Казалось это было бездной, в которой пропадает ход времени. Страх отсутствия полного контроля над ситуацией и потери бдительности как с Серым, так и в городе, вынудил Волкова остаться, не мчать за препаратом, а понемногу снижать дозировку. Чтобы растянуть ещё на немного, подготовиться. Или всё-таки проверить его? Себя? Всё это проносится где-то фоном. Олег не разрешает себя глубоко задумываться — становится страшно и больно, всё внутри и снаружи колется. Тело противится даже соматически, всегда отвечает паршивым тремором и ознобом до самых костей. Поэтому Волков просто что-то делает или не делает.
Первые дни на снижение нет никакой разницы. Олег всё так же приносит воду и еду к телу, которое его не узнаёт. В очередной раз находит убитые вены и вводит препарат. Он мог бы поставить катетер, не мучать себя — поисками, а его — постоянными болями на сгибах рук, но слишком боится, что рано или поздно это станет оружием или его частью. На контрактах Волков видел достаточно.
В один из дней происходит то, к чему никогда не стало бы возможным подготовиться.
— Олег? — хрипло и болезненно.
И внутри Олега моментально запускается ржавый механизм. Пистолет ложится в руку. Долю секунды под прицелом голова Серого, но Волков этот вариант развития событий относится к разряду невозможных и перенаправляет руку так, что в случае чего пострадает только колено. Разумовский не реагирует, только так же отуплено смотрит. Не на Олега, куда-то насквозь. А говорил ли Серый что-то вообще? Больная слуховая галлюцинация? И в этих вопросах было что-то ещё более жуткое, не позволяющее вернуться обратно. Только продолжить.
Скоро Волков убеждается наверняка, что ему не казалось. Когда он в очередной раз поднимает тяжёлую дверцу подвального люка, то слышит возню. Как и до этого, вкладывает в руку пистолет для уверенности. Наверное, он не должен видеть угрозу в забившемся в угол кровати безоружном истощённом человеке. Но видит. А Серый узнаёт его почти сразу. Тут же подрывается с кровати, что-то едва разборчиво бубнит себе под нос и пытается подойти. Олег ему не позволяет — направляет вовремя приготовленный пистолет и смотрит так тяжело, что напряжение в воздухе становится почти осязаемым. Они так и застывают.
— Олег, — Разумовский не двигается с места, в его не до конца прояснившихся глазах считывается состояние подступающей к горлу истерики, — я не понимаю. Ничего не понимаю. Зачем? Пожалуйста...
Волков делает контрольный выстрел в пол, возле босых ног. Серый сразу замолкает, пребывает в ступоре ещё несколько мгновений, а потом медленно возвращается на кровать. Олег очень хочет что-то ответить, высказать, да так, чтобы не вздумал больше на него кидаться, но с его нынешним голосом не выйдет. В любом случае, он не верит, что это по-настоящему. Разумовский просто хочет подманить ближе несвязной сбитой речью и ломанными движениями, чтобы добить. Олег в такие сказки больше не верит. Молча оставляет еду рядом с кроватью и привычно вводит препарат. Оживший Серый в самой простой домашней одежде больно напомнил о том, как могло бы быть и к чему они никогда не вернутся.
Какое-то время Разумовский ещё пытается чего-то добиться, а потом в один из следующих дней всё меняется. Олег так же спускается, но снова видит сжавшегося на кровати человека. Ненадолго замирает в ступенях, пытается выискать подвох. Отсутствие зацепок заставляет подойти ближе, в привычном ритуале оставить еду и воду, а потом... Серый противится дать руку для укола. Волков видит в этом действии полную осознанность и притягивает чужую руку к себе силой. Догадывается, что Разумовский вспомнил ещё что-то, кроме его имени. Так и оказывается.
— Я тебя придумал?
Олегу требуется немного времени, чтобы понять вопрос.
— Думаешь, в вымышленного друга стрелял? — шёпот у Волкова холодный, измученный.
— Что ты... — Серый пытается оспорить или что-то узнать, но Олег не оставляет ему возможности.
— Родной, представляешь, я ведь тоже думал, что херня это всё какая-то, когда в реанимации лежал. А всё ты можешь, оказывается, всё-то умеешь, да? Не задумывался, что друга расстрелять — уже перебор?
Они смотрят друг на друга какое-то бесконечное количество времени, пока в конечном счёте Разумовский не перестаёт пытаться что-то выискать в чужом тяжёлом взгляде. Олег видит, как он дрожащими руками накрывает свои уши и пальцами тянет рыжие пряди. Вспоминает что-то, наверное. Внутри что-то перемыкает: по привычке хочется коснуться, вернуть в реальность, но их реальность такова, что Волков просто молча уходит, не оборачиваясь, и запирает люк. Держать Разумовского как зверя казалось одновременно единственно верным решением и нет. Олег был уверен, что такое право у него теперь было. Он его заслужил.
Ночью Олег по скрежету доски в подвале и рваным, задавленным всхлипам знал, что Серый начинает понимать или путаться ещё больше. Думает, утром станет что-то яснее, да вот только видит Разумовского, который заморожено сидит на краю койки. Он не поднимает глаза, только упирается неживым взглядом куда-то в пустое, но Волков по каким-то неясным для себя же деталям считывает, что что-то не так. Серый точно был напряжён и натянут, как струна, которая вот-вот порвётся, но того, своего, Олег в нём разглядеть не мог. Перед ним была только угроза, которую надо нейтрализовать. Что-то вроде бомбы замедленного действия. Для них обоих было безопасно и правильно, пока Олег обкалывал в полную дозу. Тогда они оба ни живые, ни мёртвые в сибирской тайге без счёта времени даже как будто бы есть друг у друга.
В конечном счёте бомба детонирует, а струна рвётся и больно режет по пальцам.
Серый опускается с кровати, ударяется о пол и лбом припадает к коленям Олега. Волков чувствует крепко сжатые пальцы на военных штанах, видит по плечам крупную дрожь и слышит, что этот — всё, навзрыд. И всё для того, чтобы ослабить бдительность, заставить снова поверить и закончить начатое. Но Олег знает, что без него Разумовский тоже не сможет, только он сам это плохо осознаёт.
— Прошу тебя, Олег, пожалуйста, — Волков слышит, как голос срывается, — прости меня, прости... — он больше не хочет и не может в это вникать, крепко хватает Серого за острые плечи, а после заставляет его, всего дрожащего и разбитого, подняться на ноги и сесть на кровать. Разумовский на него не смотрит, только жмёт к себе все конечности, как будто хочет стать меньше, исчезнуть, раствориться в пространстве. Олег думает, что это было бы слишком роскошно в их положении.
Волков одну руку в чужую копну волос запускает и тянет, заставляет глаза поднять и посмотреть. Хочет что-то сам понять. Головой он осознаёт, что видит перед собой растерянного, глубоко раненого и истощённого человека. Но насколько это по-настоящему? Олег внезапно вспоминает одну вещь, которая приводит его в нездоровое спокойствие. Он садится на стул, опирается локтями о свои колени, чтобы наклониться ниже и немного приблизиться.
— Ты же весь такой образованный, знаешь наверняка, что делали раньше с предателями? Это помнишь? — Волков говорит осипшим из-за осложнений операции голосом пугающе чётко и разборчиво. Для себя он уже всё решил.
В ответ Серый смотрит на него с тотальным понимаем — Олег это считывает по неподдельному ужасу. Разумовский больше не плачет, только мелко дрожит. Знает, видно, что не в праве возразить.
Олег не закрывает люк, оставляет его таким одного совсем ненадолго, только чтобы подняться к себе и достать самый обычный молоток. Так будет правильно. Если просто лишить Серого абсолютно всех возможностей к причинению вреда даже без нейролептиков, то поводов для лишних переживаний больше не будет. При таком раскладе можно оставить его одного хотя бы примерно на сутки, чтобы успеть прилететь в родной Петербург, найти Рубинштейна и вернуться обратно. В любом случае, Разумовский всё ещё заслуживал только так. Олег даже не был уверен, что по-другому он поймёт хоть что-то, поэтому взвешивает в руке молоток, прикидывая, сколько примерно нужно приложить усилий для удара. Волков спускается обратно и отмечает для себя, что у Серого вполне был шанс хотя бы попробовать уйти или подняться, но он всё так же сидит на краю кровати и обнимает себя руками. Ждёт. Мысленно Олег замечает, что здесь время не теряет свой ход. Оно просто останавливается намертво.
Волков ещё раз оценивает ситуацию, изучающим взглядом окидывает Серого и медленно выдыхает. Ставит стул ровнее, но остаётся стоять.
— Сядь на пол.
А сам смотрит, когда Разумовский перестанет притворяться. Однако тот только молча оседает на пол, избегая взглядом зацепить хотя бы край чужого силуэта.
— Положи руку на стул.
Заторможенно, но Серый исполняет без вопросов. Тогда Олег достаёт широкий ремень из штанов, обматывает его вокруг чужого тонкого запястья и закрепляет к ножкам стула так, что оторвать руку от поверхности затруднительно. Чтобы и сам стул в любом случае остался на месте, Волков сверху ставит колено. Рукой пытается его покачать, чтобы проверить надёжность конструкции — всё остаётся на месте. Тогда Олег поправляет зафиксированную руку так, чтобы локоть точно был ровно на поверхности, и замечает, как стекленеют голубые глаза, а искусанные губы что-то беззвучно судорожно шепчут. Кажется, Серый так пытался себя успокаивать. Волков ещё смотрит на него недолго, как заворожённый, но скоро слышит вполне конкретное: «Я не хочу». И эта фраза выводит его из состояния мнимого равновесия. Она ощущается как издёвка, насмешка или ещё что в этом духе. Вообще-то до этого момента Олег собирался сломать только локтевые суставы, но чувство того, что выходит как-то несправедливо и неравносильно накрывает его с головой. Он чувствует, как внутри ломаются рычаги каких-то оставшихся экстренных тормозов, отпускает чужую руку и в один шаг оказывается напротив, лицом к лицу, обязательно опускаясь до уровня его взгляда.
— Не хочешь? — рукой, свободной от молотка, он за подбородок разворачивает Разумовского к себе, чтобы поймать взгляд. — А что ж ты меня спросить забыл перед тем, как обойму выпустить, а, Серый? Не допустил вариант, что у нас мнения могут разойтись на этот счёт? — вопрос во всяком случае был риторическим, потому что Олег встаёт, не дождавшись ответа.
Его движения перестают быть спокойными и расчётливыми, сменяясь на более агрессивные. Всё ощущается через какую-то неясную плёнку, Олег плохо отдаёт себе отчёт в действиях, просто выпрямляет чужие пальцы на поверхности, недолго примеряет место удара и бьёт ровно в сустав мизинца. Соседние к суставу кости ломаются с характерным хрустом. В импульсивном действии Волков пропустил одну деталь — его колено больше не стояло на стуле, поэтому, когда от удара Серый старается вырвать руку и инстинктивно прижать к себе, предмет мебели падает на Разумовского, когда и прижать к себе травмированную часть тела у него не получается. Олега это вытрезвляет, он видит напротив себя загнанного в силки зверя, который ничего не может сделать. Кажется, Серый что-то пытается сказать между попытками набрать в грудь больше воздуха, и Волков это видит, но слышит будто через толщу воды. Чувствует иррациональную тревогу от всего этого, хотя пришёл с молотком сам, но делает очередной вывод, что никогда больше не вернётся к таким методам, это было уже слишком, что-то совсем родное к безумию. Олег не такой. Конечно, он не такой. Совсем нет. Вернее будет сказать, что Волков, безусловно, был на такое способен и без колебаний сделал бы всё, как запланировал: сначала сломать пальцевые суставы, затем — локтевые и, в случае необходимости, коленные. Только в своей до смешного простого схеме он упустил одно существенное «но» — человеком в подвале всё ещё оставался Серый. С ним Олег так всё ещё не может. И, благо, что в аффекте он начал с пальцев, ведь понять эту истину после раздробленного локтя было бы куда противнее.
Волков ставит стул на место и высвобождает чужую руку от ремня. Замечает, как мало надо, чтобы на коже остался след, и по обломанным ногтям делает вывод о том, что Серый доски царапает систематически. Просто Олег перестал слышать. Больше не хочет. Он оставляет Разумовского лежать там, на полу возле кровати, плотно закрывает люк и не может себе ответить на однозначный вопрос: кто из них двоих был гуманнее?
Всю оставшуюся ночь Олег проводит за крохотным деревянным столом, перечитывая под светом тусклой керосиновой лампы письма, которые Серый писал ему на службу. Кажется, за это время помещение от угла до угла заполнилось сигаретным дымом, выветрить который зимой в сибирской тайге было бы не самым лучшим решением. Да и что вообще можно назвать лучшим решением в более масштабном смысле? Все действия — последовательность одинаково провальных решений. Надо начать сначала. Вернуть Серого на уколы и дать себе время подумать.
И Олег действительно берёт себя в руки и находит Рубинштейна. Он внимательно изучает историю болезни и забирает её с собой, забирает препараты и посещает палату Разумовского. Внимательно изучает записи на стенах. То. что это был именно его почерк — сомнений не было. Не вызывала доверия и сама лечебница. Не нужно иметь учёную степень, чтобы понимать, что зеркальная стена в палате сведёт с ума даже абсолютно здорового человека. Он хочет никогда к этому не возвращаться и, когда узнаёт от доктора всё необходимое, простреливает ему оба колена, прежде чем оставить это место гореть, начиная с главного кабинета. Совсем подробно в историю болезни Волков вдаётся уже в самолёте и долго смотрит на фотографии глаз. У Разумовского за всё время в Сибири они были голубые — его стеклянный взгляд у Олега запечатлелся на внутренней стороне век. Волков неверно определил угрозу. Всё это время единственной угрозой был только он сам.
По возвращению Олег спускается далеко не сразу. Сомневается в правдивости тех бумаг, которые он забрал, и в словах Рубинштейна. Однако не было ни других версий, ни малейшего опровержения для этой единственной. Поэтому Волков ошибся. Ошибся сильно и по всем фронтам — винить в этом, кроме себя, некого. Да и кроме прочего, это его утаивание подробностей своей жизни и желание сбежать от всего старого привело Серого к этому безумию. Если бы просто поверил и не искал, если бы дал о себе знать после инсценированной смерти, если бы не отчислился из института... Бесконечные «но» в ходе его мыслей сменились бесконечными «если бы». Всё могло бы быть по-другому, стоило-то только минимально сохранять голову холодной и беспокоиться не только за формальное поддержание чужой жизни, отнестись ответственнее, а не идти на поводке у слепых первых эмоций. Олег поздно понимает, что по факту даже не пытался поговорить с Разумовским на равных, не давал шанса попробовать ему себя оправдать из-за слепого страха. Контракты Волкова научили лишний раз видеть угрозу там, где её нет, чтобы остаться в живых, но этот случай с самого начала был другим, для которого не работала методичка — в нём фигурировал Серый.
Поэтому, кроме привычного комплекта в виде еды, воды и препарата, Олег берёт с собой то, из чего собирается делать гипс, обезболивающие и альбом с карандашами. Пистолет и нож впервые оставляет наверху. Разумовский смотрит на него измученно. Вопреки предположениям Волкова, он не боится и не бьётся в психозе. Как будто для него самое страшное уже произошло и дало какое-то понимание. Может быть, в панику вводило его то, что минимальное чувство безопасности нарушалось, а Олег своим последним перфомансом дал понять, что нет здесь никакой безопасности, значит, и нарушать и защищать больше нечего. Что-то вроде точки невозврата.
— Я хочу с тобой поговорить, — начинает Волков и протягивает всё, что принёс, в руки.
Какое-то время никакой реакции не следует. Олег всегда всё оставлял на полу, а сейчас — в руки. Но терпеливо ждёт, когда Серый догадается принять сам, и только после этого продолжает.
— Читал твою историю болезни, — он говорит размеренно, чтобы у Разумовского было время переварить. Надеется, что эта фраза достаточно похожа на просьбу о прощении. — Знаю, что, когда за рулём тот, другой, ты плохо помнишь события. Можешь спросить, если тебе важно что-то узнать. Его больше нет.
Каких-то вопросов Олег не получает. Только уставший, болезненный взгляд. Эту тему было поднимать слишком рано. В немом предложении он протягивает к Серому руку, намекая на гипс. Тот медлит, но всё же позволяет помочь себе. Молча терпит, только кусает губы и край простыни второй рукой сжимает сильнее, когда Волков выпрямляет палец для правильной иммобилизации. Олег больше не действует наотмашь и в его виде не остаётся ничего пугающего, кроме недавних ассоциаций. Когда он берёт шприц, то Серый нарушает молчание.
— Мы можем без этого? — сталкивается с вопрошающим взглядом Волкова. Олег предполагает, что дело в убитых венах, но это не оказывается главной причиной. — Я не знаю, что это. Если это то, что вкалывали в лечебнице, и я почти ничего не помню оттуда.
— В последнее время я уменьшал твою дозу. Было лучше?
В ответ следует утвердительный кивок. Волков видит по каким-то минимальным изменения в мимике, что Серый особо не надеялся на то, что он послушает, действительно отпустит руку и отложит шприц в сторону.
— Я больше не буду закрывать люк. Ты можешь выйти в любое время. В комнатах, знаешь... уютнее, чем здесь. Возможно, тебе будет лучше там, — Олег снова находит глазами чужие. — Здесь тебе больше ничего не угрожает, но уходить куда-то пока что нельзя. Просто обсудим это позже. Веришь?
— Да, — Разумовский отвечает почти одними губами и двигается ближе. Олег впервые обращает внимание на рыжие волосы на подушке, лежащие чуть ли не прядями, которые, вероятно, стали выпадать на фоне пережитого стресса. Или Серый вырвал их сам. Понимает, что верит он скорее всего в моменте только по той причине, что устал неимоверно, но всё равно припадает своим лбом к чужому и закрывает глаза.
— Знаешь, скоро съездим в места поинтереснее. Что-нибудь в Германии или Мексике. Сменить обстановку не помешало бы.
Конец эпизода
