Игорь напрочь измотал Сергея разговорами, не давая ему спать еще очень долго. Он ведь прекрасно понимал, что сильно рискует. В таких случаях, после первой помощи, нужно вызывать скорую, чтобы стабилизировали состояние. И будь всё чуть позже, у него не осталось бы иного выбора, пусть даже это и разрушило бы всё, что им только удалось достичь. Сейчас же Гром взял на себя огромную ответственность, просто пытаясь в прямом смысле держать руку на пульсе. Пока они разговаривали, Игорь постоянно держал большой палец у него на запястье; вена со слабым упорством билась в ответ. Зрачки тоже, вроде бы, стали чуть шире, почти придя в норму.
Уже рассвело, когда Игорь позволил рыжему отдохнуть. Нельзя ж ему теперь совсем не давать спать. Разумовский просто съехал ему головой на плечо. Сначала Гром немного напрягся от такой внезапной близости, но потом передумал отстранять измученного парня, и помог ему устроиться удобнее, приобняв одной рукой, а другую продолжил держать на запястье. Самому Грому пока спать было нельзя, нужно было контролировать его состояние.
***
Чёрт знает, сколько прошло времени, и когда его успело напрочь вырубить, но очнулся мужчина от боли в шее; голову он как-то не очень удобно откинул на спинку дивана и, в итоге, спал с широко открытым ртом. Сам он чуть сполз, и теперь ухо Сергея покоилось у него на груди. На секунду Игорем овладела паника, ведь он спит неизвестно сколько, и за это время Разумовский уже мог двинуть кони. Но потом он услышал тихое сопение, согревающее футболку на груди, и чуть успокоился. Судя по скрюченной позе, в которой рыжий оказался, шея у него будет болеть не меньше, поэтому Гром попытался его отстранить, чтобы переложить на подушку, но был напрочь обескуражен слабым сопротивлением. Стоило попытаться поднять его, как он довольно жалобно, протестующе застонал, нахмурился и прижался ещё сильнее.
Ну вот как его уберёшь? Ладно, пусть ещё немного так поспит. Человеческого тепла всем хочется. Знает ли вообще Разумовский, что такое человеческое тепло? Неужто в самом деле никто о нём не заботился, кроме этого психопата со взрывчаткой? Как тут крышей не поехать… Игорь задумчиво посмотрел на растрепанную рыжую макушку, и события вечера и ночи тошнотворной каруселью пронеслись перед глазами. Почему-то в голове на репите звучал голос Рубинштейна и кусок его фразы: «вы признаете, что избили невинного и довольно несчастного человека?».
Невинный и довольно несчастный…
Невинный…
…и довольно несчастный…
Пиздец.
Какой уровень вины он бы испытал сегодня утром, найдя бездыханное тело Разумовского в кухне?… Довести до самоубийства человека, над которым оформил опеку, и который живет у него всего ничего. Вот это антирекорды, только поаплодировать… Ну, зато недосказанности, в некоторой степени, нет…
Надо каким-то образом набраться терпения… много терпения. Здесь права на ошибку нет. Хватит с него одного чувства вины длинной в двадцать лет, другой вины, которой едва ли пару месяцев минуло, а теперь ещё и это? Ну уж увольте!
Игорь тяжело сглотнул, ободряюще погладил Сергея ладонью по плечу и подтянул одеяло повыше. Тот сонно вздохнул и окончательно загнездился, обняв его рукой, словно любимую подушку. В глубокой он, видимо, отключке… иначе ни за что бы себе такого не позволил. Ну и пусть. Сам мужчина тоже положил голову поудобнее и закрыл глаза.
***
Сергей медленно выплывал из забытья. Голова ощущалась тяжелой, гулко пульсировала, разнося боль по черепной коробке. Он чувствовал себя одновременно больным и очень сонным. Всё произошедшее казалось нереальным… странным сном, галлюцинацией. В теле осталось ощущение от того, насколько было плохо, холодно и безнадежно. Сейчас он испытывал примерно то же, но стало намного-намного теплее. Он ощущал себя в тёплом коконе. Так уютно он не чувствовал себя уже много лет, очень странно, что именно в этом состоянии. Может он всё-таки умер, и его тело таким образом ощущало покой? Но при этом он вполне реально чувствовал, что отлежал щёку, что правая рука немного затекла, и спине было не сказать, чтобы очень уж комфортно. Постепенно приходило осознание, какое именно положение занимает его тело. Он, вроде бы, лежит, но не на подушке… а обнимает нечто движущееся… дышащее?
Разумовский, наконец, полностью очнулся и заторможенно, прищуренными глазами, по которым резал дневной свет, попробовал рассмотреть, где он. Через несколько мгновений он с ужасом осознал, что вжался в Грома, стиснув его, словно огромную подушку. Он тут же попытался отшатнуться, но рука вокруг плеч инстинктивно сжалась, не давая отодвинуться. Мужчина тут же громогласно всхрапнул и проснулся, ошалелым взглядом обведя обстановку вокруг.
— А? Что?… — хрипло вопросил Игорь, после чего сфокусировал внимание на рыжем. Уже привычным жестом схватил его запястье и нащупал пульс, чем заставил парня ощутимо вздрогнуть.
— Нормально, — будто сам себе констатировал Игорь, удовлетворившись весьма бодрым пульсом. — Опа! Очнулся? Как самочувствие?
— И… из-звини, — первое, что он сумел выдавить сиплым, слабым голосом.
— Да чё извини-то? — мужчина, наконец, убрал руки, потянувшись с хриплым стоном, потом потер лицо, зевнул и отстранился от Разумовского, который мгновенно ощутил, как неприятно начало холодить тот бок, который прижимался к Грому. Правда, Гром тут же подоткнул сползшее одеяло и помог ему улечься на подушку. Рыжий смотрел на него безумно виноватым, затравленным взглядом. Столько в нём читалось безнадежности, тоски, отчаяния и горя, что сердце невольно сжималось.
— Слушай… — он почесал в затылке и сел поближе к нему, с краю, положив руку на плечо, поверх одеяла. — Знаю, что сейчас не лучшее время для разговоров, но… мы не можем больше откладывать, я не могу допустить повторения этой ситуации. Обещаешь выслушать спокойно?
Сергей неуверенно кивнул, опустив рыжие ресницы. Было страшно, что именно Игорь хочет ему сказать.
— Ты вернёшь… вернёшь меня обратно? — бесцветным голосом спросил он, боясь поднимать взгляд, боясь услышать ответ.
— А? — Гром аж с мысли сбился, непонимающе глянув на него. — Да нет, конечно! Ты чего! — и тут же наткнулся на удивлённый взгляд голубых глаз в обрамлении красных, полопавшихся сосудов. — Так, короче, ты ж не товар, никто тебя обратно сдавать не собирается. Это раз. Во-вторых, если ты действительно туда не хочешь, то пожалуйста, не пытайся себя убить! Пойми, я твой опекун, я несу за тебя полную ответственность. И меня тут же лишат этого права, если ты причинишь себе вред. Более того, даже ранее не состоявших на учёте непременно отправляют в психушку, если была попытка. А в твоём случае ты рискуешь из нее больше никогда не выйти, улавливаешь мысль? Я тебе не смогу ничем помочь тогда. Я пошел на огромный риск и не стал вызывать скорую. Если бы я проснулся чуть позже, то вызывать пришлось бы в любом случае. И тебя бы откачали. Но… последствия я описал выше. Ты хочешь снова там оказаться?…
Парень сильнее обхватил себя руками под одеялом и яростно покачал головой.
— Ну вот и я думаю, что в том месте жизнь хуже смерти. Поэтому, я надеюсь, к этому вопросу мы больше не вернёмся. Если ты обижен, расстроен, зол, растерян… дай знать, а я… ну, я как мудак себя повёл, конечно, но постараюсь впредь держать себя в руках. Я попробую, хорошо?
— Ты… ты тогда всё верно сказал, Игорь… — едва слышно ответил он, отводя взгляд. — Пусть я и не согласен… чт-что не виноват. Очень вин-новат… я… я… — по щекам покатились прозрачные капли, исчезая в подушке.
— Серёг, ну ты чего? — неловко окликнул Игорь и снова ощутимо потрепал грубой ладонью плечо. — Я уже говорил тебе раньше: ты болен, или был болен. Это важно. Вот скажи, ты сам хотел разве сделать что-то такое? Есть в тебе хоть малейшее желание сжечь кого-то, уничтожить половину города и невинное население?
Он аж побледнел от такого вопроса, сухие губы едва выронили: — Господи, нет!
— Ну и вот! Ты… ты… — Игорь пытался найти правильные слова, — ты хороший человек на самом деле! Ты буквально не контролировал свой разум, даже своё тело. Ты не мог и не хотел, но твоё расстройство заставило тебя. И это поняли все, кроме тебя самого. И вчера моя злость не на тебя была направлена, а на двух этих ебанутых на всю голову, — он вздохнул, дав себе передышку на успокоиться. — Надо понимать, что даже самые близкие иногда совершают непоправимое и это нельзя игнорировать. Невиновные люди пострадали не из-за тебя, в первую очередь, а именно из-за него. Отвечая на твой вопрос: дело еще не закрыто, все обстоятельства до сих пор выясняются, когда там будет суд я точно сказать не могу, но то, что его преступлений хватит на пожизненное в колонии строгого режима, это совершенно точно. Мне жаль, что твой близкий друг оказался таким отбросом, но с этим уже ничего не поделать. Я еще понял бы его личные счеты со мной, с Рубинштейном, которого он, кстати, и пальцем не тронул, но… сука, он столько левых людей перебил… даже твои любимые архитектурные памятники пострадали. Ты видел, что он в Петергофе устроил? Эти фонтаны после войны восстанавливали, а теперь после Волкова. Что он за друг такой, если ничерта о тебе не знает? Должен ведь понимать, что настоящий ты ничего из этого не одобрил бы…
— Игорь… — надорванно, резко, хотя и тихо. — Умоляю… остановись. Я… я не знаю, почему так… у меня не было возможности поговорить с ним… Даже когда я думал, что разговариваю с ним… я разговаривал сам с собой? Не знаю, насколько его изменила армия… я… я знал его… — было тяжело говорить из-за душивших слёз, но он был благодарен, что Игорь не перебивал. — Я знал его невероятно добрым по отношению ко мне. В детдоме он единственный решил за меня заступиться. Даже с воспитателями за меня ругался. Вряд ли я… дожил бы до выпуска, если бы его к нам не перевели. Там… там либо меня бы убили, либо я сам себя…
— Издевались? — Игорь понимающе кивнул. Он очень хорошо наслышан, что творится в таких учреждениях.
— Мгм… окурки о меня жгли, несколько раз топили в раковине, голову как-то раз камнем проломили… а од-днажды… они… они…
— М? Что они сделали? — мужчина невольно понизил голос, выбрав тон поспокойнее, чтобы позволить ему выговориться и не спугнуть. Было ощущение, что он вообще-то впервые об этом говорит.
— Они… — губы задрожали. Надо же, насколько сильно до сих пор ему больно вспоминать об этом. — Раздел-ли м-меня… и… и…
— До тебя домогались? — решил помочь и озвучить страшную догадку Гром. — Кто? Воспитатели или дети?
— С-старшаки… — Серёжа снова поёжился, будто пытаясь найти у одеяла защиту. — Не знаю… чем бы всё закончилось, если бы Олег не вмешался… Его тогда тоже сильно избили.
У Игоря пошли мурашки по затылку. В душе всколыхнулась волна отвращения и ярости к таким уродам… Теперь понятно, почему у него крыша поехала. При таком детстве любой бы свихнулся, особенно если психика изначально подвижная или травмированная. И привязанность к этому ебанько тоже понятна: жертва и спаситель, такие узы бывают крепче кровных, крепче брака. Может ему в горячей точке мозги вышибло и он таким отбитым вернулся? Инстинкт защищать остался, а думать нечем.
— Извини… тебе, наверное, противно это слушать…
Кажется, рыжий истолковал его выражение лица по-своему.
— Нет! В смысле, противно конечно… Ну в плане, не из-за тебя, а самой ситуации… и не противно, а… бля… — Игорь провёл ладонью по лицу. — Нормально всё, наоборот, хорошо, что рассказал. Слушай, ну неужели совсем никто из взрослых с тобой нормально не обращался? Так же не может быть…
Разумовский задумался, его губ коснулась грустная улыбка, и он тихо ответил: — Константин Игоревич…
— К-какой ещё Константин Игоревич?… — у Игоря даже во рту пересохло. Ну не может же быть?… Мало ли на свете Константинов Игоревичей? — Как фамилия? Воспитатель твой?
— Фамилию не знаю… Да он и не воспитатель, а полицейский… приходил несколько раз, общался со мной, как с человеком. Как-то даже шоколадку принёс. А потом исчез. Может и его я себе выдумал. А может я что-то не то сказал или сделал, и он просто решил больше не приходить…
Горло само собой сжалось, пришлось откашляться и сморгнуть подступавшую к уголкам глаз влагу. Губы сами собой растянулись в улыбке.
— Ты его не выдумал… и не надоел…
Парень немного удивлённо скосил на него глаза: — Почему ты так уверен?
— Ща, погоди-ка…
Игорь поднялся и подошел к столу, открыл ящичек, где-то там покопался и достал небольшую, потрепанную бумажку, которой оказалась фотография.
— Он? — мужчина сунул ему под нос фотку, продолжая улыбаться. Разумовский недоумённо перевёл взгляд на изображение. Там был мужчина, стоял в кухне, одет просто и по-домашнему, но это совершенно точно был тот самый «дядя Костя».
— Откуда…?
— Это Константин Игоревич Гром. Мой отец.
Даже будучи сонным и заторможенным, рыжий немного встрепенулся, убирая растрепанные пряди с лица и поражённо перевёл взгляд с фото на майора и обратно. А ведь и правда… похожи… Может ли быть такое, что именно поэтому он так быстро проникся симпатией и доверием к самому Игорю?…
— Так что, это вполне реальный человек, а не приходил он больше, потому что… потому что погиб при исполнении.
— Вот как… мне очень жаль… — обычно эту фразу произносят дежурно, не чувствуя на самом деле никаких сожалений. Но по Сергею было видно, что он в самом деле опечален его словами.
— Мне тоже… — Игорь тяжело вздохнул, испытывая внутри целый вихрь странных эмоций. Такого поворота он никак не ожидал. Отец нашел этого Рыжего, а он и вовсе его опекуном стал. Вот это жизнь юморит, конечно… — Знаешь, походу батя до сих пор за тебя переживает…
Разумовский хлопнул ресницами, пытаясь понять, что такое он имеет в виду, да ещё и улыбается.
— Он мне снился сегодня, сказал, чтобы я на кухню бежал, а то пожар случится. Прикинь, я просыпаюсь, пошел на кухню попить, а там… ну ты понял, короче…
— Ты серьезно? — неуверенно спросил Сергей, пытаясь понять, насколько в эти слова можно верить.
— Да я сам охерел! Мне б кто рассказал, я бы не поверил! Но, бля, если даже батя с того света за тебя впрягается… ты давай это… без выкрутасов своих.
Гром похлопал его по плечу и потрепал тяжелой ладонью по макушке.
— Я вам обоим… очень благодарен… надеюсь, однажды смогу отплатить…
— Так. Ты давай это, — Игорь взял бодрый тон, подозрительно шмыгнув носом, — в себя, для начала, приходи. Завтракать будешь?
— Н-нет… тошнит…
— Ладно, я пойду поем, если передумаешь — присоединяйся, — он похлопал его по ноге и пошел в кухню.
Конец эпизода
