Пока за дребезжащим деревянным окошком завывал ветер, Марья Ивановна яростно драила пожелтевший от старости пол и кляла сквозняки на чём свет стоит. Её слабые от старости пальцы еле-еле удерживали древко швабры, но она всё равно упорно продолжала мыть пол, хотя с каждым днём, казалось, это становилось всё труднее.
Вчера, когда дочь была ещё дома, Марья Ивановна с какой-то детской непоседливостью рассказывала ей всё, что происходит в их захудалом городишке. Хотя на самом деле событий-то никаких особо и не было, старушка всё равно пыталась хоть чем-то заинтересовать свою дочь и провести с ней побольше времени. Молодая и амбициозная Лида давно перебралась в Псков, стараясь убежать от давящих невидимых стен медленно умирающего Плецка. Марья Ивановна поэтому виделась с дочкой очень редко — даже на большие праздники дочь стала приезжать реже, и прошлый Новый год старушка встречала одна, тихо плача под поздравления из телевизора.
Марья Ивановна очень любила дочь, но, как это обычно бывает, дети имеют свойство расти и упархивать из гнезда в самостоятельную жизнь. Поэтому, оставшись одна, Марья Ивановна старалась хоть чем-то себя занять, а потому и в свои преклонные годы упорно трудилась, лишь бы, как её давние подруги, не предаваться тоске. К тому же в окружении молодых и энергичных ребят она иногда забывала, что сама уже давно не девчушка.
Полицейский участок Плецка был, как это теперь называется, совсем не в тренде. Покосившийся небольшой домик с вечно текущей крышей и множеством дыр в стенах отапливался ужасно плохо, а сквозняк, гуляющий по коридорам, загонял в койку с температурой почти всех сотрудников минимум два раза в год.
— Ох уж этот ветер, а! — причитала Марья Ивановна, потуже завязывая шарф одному из сотрудников. Кто-то сбоку зашептался о чём-то, едва сдерживаемый смех разнёсся по холодной комнате, и Марья Ивановна, резко обернувшись, подозрительно уставилась на хохотунов: — Смешно вам, а? Прибежите ж первые, когда кашлять начнёте!
Всё ещё едва заметно улыбаясь, начальник поднял руки.
— Что вы, что вы! Кто же тут смеялся? Мы лишь обсуждаем, какой цвет красивый!
А затем с пляшущими в глазах демонятами уставился на милый розовый шарфик, заботливо повязанный на шее у одного из патрульных. Покрасневший от смущения паренёк не знал, куда ему деваться, а потому лишь нервно теребил край потрёпанного свитера.
Слабые стариковские пальцы, сейчас уже немного дрожащие, всё равно могли связать толковую вещь. Спицы в них творили самое настоящее волшебство, и Марья Ивановна, желая скоротать время после работы, приходила домой, подхватывала пряжу и вязала.
Сегодня утром она как раз закончила последний шарф — дочь, спешно уехав до рассвета, разбудила Марью Ивановну топотом. Заснуть у неё так и не получилось, к тому же материнское волнение в груди не позволяло сомкнуть глаз, поэтому, устроившись в мягком, кое-где дырявом кресле, она принялась заканчивать последние ряды стежков. Шарф этот полагался единственному оставшемуся без него следователю.
Вот только, когда Марья Ивановна пришла на работу, начальник сказал ей, что тот заболел. Поэтому-то она и проклинала себе под нос сквозняки — молодые ребята имели крепкое здоровье, которое наверняка бы справилось с любой напастью, но ледяной ветер и отсутствие нормального отопления внутри этой самой что ни на есть хибарки умудрялись подкосить даже их.
Швабра со скрипом пронеслась по полу, впитывая и оттирая грязноватые лужицы, натёкшие с залепленных снегом ботинок. Марья Ивановна тщательно смотрела на пол, не желая оставить ни одного развода, и, закончив, наконец, с едва слышимым радостным выдохом выпрямила напряжённую спину. Сзади раздались тяжёлые шаги.
— Марь Иванна, вам помочь?
— Ой, Митька, будь добр, поставь знак жёлтый, а, — она даже не открыла глаз, прекрасно зная, кто рядом стоит.
Тут же раздался приглушённый стук — это Митька расставил знак «мокрый пол» прямо посреди коридора. Марья Ивановна благодарно кивнула, так и не открывая глаз, и потерла ноющую поясницу.
— Может, ещё чего сделать? А вы посидите пока, — хрипловатый голос Митьки раздался где-то рядом. — Мы там с парнями чай заварили. Выпейте, может, и полегче станет.
— Да куда уж полегче-то, а? В моём-то возрасте!
— В вашем возрасте вы почти что двойная ягодка!
Эх, с юмором у этого парнишки явно не задалось, трудновато девушку поймать будет. Марья Ивановна, горестно по этому поводу вздохнув, открыла глаза и покачала головой. Митька, в своей неизменной выцветшей куртке, улыбался напротив неё от уха до уха и уже вцепился пальцами в древко швабры.
— Тебе уж за тридцать лет перевалило, а в голове ветер! — Марья Ивановна легонько стукнула его по запястью. — Ты это, лучше в компании девочек помалкивай. А то нарвёшься ещё, а!
Тонкие губы Митьки ещё сильнее расплылись в улыбке, да так, что скулы разболелись. Он мотнул головой, словно сбрасывая наваждение, но ничего не ответил. Марья Ивановна собиралась стоять на своём — куда начальнику полы-то драить?! Конечно, она ему бы этого не сказала, Митька не любил совсем, когда речь о должности заходила. И напрямую Марья Ивановна отказать ему поэтому не могла, а теперь и вовсе не знала, как отвязаться.
Митька был ей как сын. Все парнишки в участке были ей как дети. Когда Лида уехала и оставила мать одну, та нашла утешение в заботе об этих пареньках. И в итоге теперь, когда они хотели ей помочь, она испытывала странное чувство стыда. Марья Ивановна и сама не знала, почему ей стыдно, когда кто-то предлагает свою помощь. И всё же, возможно, она боялась, что останется ненужной. И испытывала она вовсе не стыд, а страх.
Но сколько бы она об этом ни думала, Марья Ивановна и сама не могла понять, поэтому просто отказывалась от помощи ребят и всячески пыталась делать всё сама.
— Марь Иванна, — наконец заговорил Митька, явно проигрывающий в отчаянной борьбе за швабру. — Вас парни ждут, ваши любимые конфеты принесли даже!
— Ах ты!.. — для Марьи Ивановны это был запрещённый приём. Не было у неё слабостей, только одна — конфеты «Тигрик», которые она могла съесть пачкой за раз под смех и шутки парнишек за столом. — Закончу и приду!
Митька уже открыл было рот, чтобы что-то сказать, когда из соседней комнаты раздался другой голос:
— Марь Иванна, я сейчас все конфеты съем!
И следом за этим последовал громкий чавк!
Марье Ивановне захотелось каждого из них легонько стукнуть. Взрослые лбы, уже все давно работают, а ведут себя как дети малые! Хотя на самом деле Марья Ивановна понимала, что они так стараются о ней заботиться. Не настолько уж они и взрослые, да и уж лучше пусть ещё немного подурят — всё лучше, чем встречать жёсткую реальность. Повзрослеть ведь они всегда успеют.
В итоге швабра оказалась в руках Митьки — сама того не заметив, Марья Ивановна расслабила пальцы, и тот перехватил древко себе. Бросив на Митьку усталый взгляд, Марья Ивановна ничего не сказала и направилась к кабинету, придерживая у болящей поясницы руку. Митька же принялся драить пол так, словно тот был его личным врагом.
Тряпка со свистом проходилась по полу коридора, ныряла под стоявшую в середине лавочку, тщательно прошлась по плинтусам и даже умудрилась немного заехать на белые стены, прочертив серую мокрую линию. Митька воровато оглянулся, проверяя, заметил ли кто, как он попортил казённое имущество, деловито поправил сползающие с носа очки и вновь принялся шелестеть тряпкой по полу.
В итоге он протёр весь пол и лишь в самом конце обнаружил, что жёлтая табличка с надписью осталась в самом начале. Выбор был невелик: либо он прямо сейчас опять идёт по мокрому и марает пол, забирает табличку, а потом перемывает заново; либо он оставляет всё как есть и не даёт парням выйти из кабинета.
— Ну где начальник ходит-то?! — сказал кто-то в кабинете.
И Митька, прикусив язык, развернулся на пятках. Все равно уже все за чаем собрались, ходить в ближайшие минут пять по мокрому полу никто не должен.
За небольшим столом собрался почти весь участок — только одного парнишки не было, того самого, который утром заболел и слёг с температурой. Кабинет начальника был самым просторным в этом маленьком домике, но даже он был тесноват, если в нём собиралось больше четырёх человек. А сейчас их было шесть, и потому Митьке приходилось лезть за свой стол, то и дело цепляя кого-то то одним плечом, то другим.
— В тесноте — да не в обиде! — деловито произнёс на соседнем стуле Витя, стоило Митьке упасть в кресло. — Зато щас как надышим тут!.. Сразу тепло станет!
— Ага, — буркнул в ответ Митька и приподнялся, чтобы налить чай. — Тебе зелёный или чёрный?
— Тот, что без сквозняка, пожалуйста.
Митька отвесил ему щелбан и от души налил заварки. Вите предстояло сегодня напиться чифирём — Митька наполнил чашку одной только заваркой минимум на треть. Витя обвиняюще взглянул на своего плохого начальника, но промолчал.
Стол не отличался размахом, конечно, — так, две тарелки немного засохших сушек, несколько кексов, купленных утром кем-то из следаков, пачка дубовых медовых пряников и пакет конфет «Тигрик». Пакет, впрочем, уже наполовину опустел — Митька скосил взгляд на место Марьи Ивановны и обнаружил, что она насыпала себе приличную горсть рядом с чашкой, а с другой стороны уже начинали проглядываться очертания фантиков.
Митька улыбнулся. Он посмотрел на коллег в кабинете, ведущих между собой весёлые беседы, и на душе стало как-то тепло. Плецкая зима никогда не была тёплой, согреться в этом городишке было очень сложно, и всё же Митька чувствовал себя так, словно уехал куда-то на море и теперь греется там на солнышке, подставляя то правый бок, то левый. Он вдруг понял, что так и не надел сегодня шарф Марьи Ивановны, и тут же подхватил его со спинки кресла, аккуратно повязывая на шею.
Другие тоже постепенно надевали шарфы, словно повторяя за начальником. Хотя, подождите, почему словно? Они ведь и правда повторяли. В прогревающемся кабинете скоро станет совсем жарко, но они едва ли даже подумают эти шерстяные шарфы с себя снять — кажется, когда они носят их, они словно едины.
Марья Ивановна подозрительно всхлипнула, но все сделали вид, что не слышат. Занятые своими беседами, они смеялись и дарили друг другу тепло, абсолютно забывая о метелях и холоде. Только Витя рядом беспокойно ёрзал. Митька отхлебнул горячий чай и закрыл глаза, откидываясь на спинку. Мысли роились, думалось о многом, и в то же время в голове было словно пусто. Он не мог сосредоточиться на чём-то одном, но и на всём сосредоточиться тоже не получалось.
Копошащийся рядом Витя только сбивал с мысли. Когда он опять начал вертеться, Митька, не открывая глаз, пробормотал:
— У тебя шило в заднице, что ли?
— Кх-кх… — Витя, кажется, подавился, а затем смущённо продолжил: — Ну и выражения у тебя! У меня так батя лет сто назад говорил! И мама ему…
— Ну так что? — перебил Митька. — Издёргался весь, мешаешь.
— Да я это… — начал было он, потом замолк.
Молчал он довольно долго, Митька уже подумал было, что говорить не будет. Вслушиваться в разговоры других Митька не стал, постаравшись опять сосредоточиться на своих мыслях. Но Витя уже потревожил его до этого и теперь, видимо, всё же решил тревожить до конца:
— Странное предчувствие у меня.
— Какое ещё предчувствие? — устало прошелестел Митька. Подумать ему сегодня не получится. Он открыл глаза и в ожидании уставился на опять стушевавшегося Витю.
— Ну, знаешь, это… Ну, вот когда…
Вдох-выдох.
— Словно предвкушение. Ощущение, что что-то произойдёт.
И так тихий до этого голос Вити стал ещё тише. Митька вцепился в немного остывшую чашку, ожидая, когда этот интриган родит, наконец, свою мысль.
— Я думаю, — наконец выдохнул Витя тихо, — произойдёт сегодня что-то плохое.
Произойдёт что-то плохое…
— Глупости это всё, — отмахнулся Митька. — Опять вчера с женой ужастики смотрели?
— Да, но…
— Ой, ты опять твои «но»! Да ты после них отражения в зеркале шугаешься!
Витя насупился.
— Вообще-то оно и правда тогда двинулось раньше, чем я пошевелился!
— Ага, конечно!
Митька прилично отхлебнул из своей чашки и вновь уставился на Витю. Этот неугомонный малец, на пару лет младше него самого, высокий и широкоплечий, до ужаса боялся даже маленького-маленького паучка. Что уж тут говорить про фильмы — любой ужастик, даже самый низкобюджетный, с ужасной графикой и слепленными на коленке костюмами, заставлял его дрожать и с ужасом вскрикивать голосом пятилетней девочки.
Образ Вити и его работа совсем не сочетались с тем, что он боится чудовищ, убийств и крови на экране. Возможно, конечно, это было потому, что в Плецке самым страшным происшествием за последние десять лет была кража сумки у какой-то бабуськи на остановке. Страшной она была только потому, что бабуська умудрилась как-то поймать воришку и побить его палкой, разбив ему до крови голову. А затем гордо уехала на автобусе, скрывшись, так сказать, с места преступления.
Плецк был мирным городом, в котором почти все население знало друг друга в лицо. Приезжих у них обычно не бывало, а туристы и вовсе не доезжали до этого захолустья. Городок выживал только благодаря научному центру, стоявшему чуть дальше от города, да промышленной рыбалке.
Поэтому Митька и не воспринял слова Вити всерьёз. Мало ли что он там себе опять придумал? В конце концов, он уже и так просил Витину жену не смотреть ужастики перед сменой. Но кто ж его, начальника, слушать будет?
Так они и просидели весь день в кабинете, попивая горячий чай. Пол в коридоре давно высох, но никто так и не вышел из-за стола. Весь участок болтал и смеялся, подъедал сладости на столе и совсем не думал о работе. Работы-то ведь и не было, так зачем о ней думать?
Митька, закончив отчитывать Витю, вновь прикрыл глаза и откинулся головой на спинку. Приятная пустота и беззаботность Плецка нравились ему, но всё равно было немного скучно. Во время работы в Москве он едва ли успевал закинуть в себя бутерброд с колбасой между одним делом и другим. Медленный темп Плецка коренному москвичу казался сонным и потерянным, но при этом душа внутри отдыхала.
Сам того не замечая, Митька постепенно проваливался в сон. Неясные расплывчатые картины рисовались под закрытыми веками, но он никак не мог уловить их смысл. Хотя, наверное, смысла в них и не было особо.
Прошло около двух часов, как они сели за стол, но темы для бесед не кончались. И вот, когда все перешли к обсуждению нового завода, открывшегося в соседнем городе, а Митька всё сильнее проваливался в сон, в соседнем кабинете раздался звонок.
Разговоры тут же стихли, и все замерли, словно не знали, что им делать. Телефон продолжал звонить.
— Джал, сними трубку, — прогудел разбуженный Митька. — Совсем без меня думать не умеете?!
Коренастый парнишка тут же сорвался с места и, громко стуча подошвой по полу, убежал к телефону. Стоило телефону замолкнуть, беседа тут же оживилась, и обсуждение началось с того же места, на котором остановилось. И только побелевший Витя рядом теперь уже не копошился — переведя на него взгляд, Митька увидел, что тот неестественно бледен, костяшки на руках аж побелели от напряжения в крепко сжатых кулаках, а голова немного опущена. Глаза его были закрыты.
— Эй, у тебя всё хорошо? — начал было Митька.
Он потянулся было к Вите, чтобы немного толкнуть его, стараясь привести в чувство и узнать причину такого странного состояния, когда в соседней комнате что-то с грохотом упало. Витя вздрогнул и открыл глаза, остальные продолжили болтать, словно и не слышали.
И лишь когда тяжёлые шаги раздались в коридоре, совсем не похожие на обычные шаги Джала, уже и у Митьки в груди что-то подозрительно зашевелилось. И именно Митька первым увидел вошедшего Джала — необычно бледного, с расширенными от шока глазами, прихрамывающего на одну ногу и держащего недалеко от своего уха рабочую трубку.
— Дмит… — голос его сорвался. Остальные, наконец, тоже обернулись и, увидев его состояние, собирались было засыпать вопросами. Митька только поднял руку, призывая к тишине. Джал набрал побольше воздуха и дрожащим голосом произнёс: — Дмитрий Фёдорович…
А потом опять замолк, не в силах продолжить.
Волосы на затылке встали дыбом. Митька встал из-за стола. Сон спал окончательно, внутри всё разлилось холодом. Теперь уже не Митька с улыбкой на лице, а Дмитрий Фёдорович с железным взглядом. Он быстро протиснулся к Джалу, перехватывая трубку, чтобы самому услышать, что случилось, но на том конце был лишь душераздирающий женский плач.
— Вы слышите меня? — начал было он, но девушка заплакала лишь ещё сильнее, словно не желая отвечать. — Что случилось?
Джал молчал, казалось, он вот-вот упадёт в обморок. Остальные тоже молчали, ожидая деталей. Никто, кроме Джала, не знал, что случилось, но все догадывались.
— Я капитан полиции, — вновь произнёс Дмитрий, желая достучаться. — Где вы? Что у вас случилось?
Девушка рыдала, но, кажется, старалась подавить всхлипы, чтобы ответить. Кто-то осторожно выбрался из-за стола и юркнул в коридор. Раздался скрип открывающихся дверей шкафа. Дмитрий терпеливо ждал ответа. Он не дрожал, не боялся и не тешил себя надеждой, которая не сбудется. Он знал, что он услышит — в Москве он слушал эти всхлипы много раз. И за ними всегда звучало одно и то же.
То, что, наконец, прозвучало и сейчас.
Девушка собралась с силами. Её тяжёлое дыхание шелестело из динамика, неприятно отдаваясь в ухе.
— В лесу… — начала она, и всхлип вновь прервал её слова. Спустя пару минут и несколько вдохов она договорила: — На тропинке труп.
Если бы надежды были, они бы рухнули прямо сейчас и погребли бы под собой розовые очки. Но надежд никогда и не было, а потому и розовых очков тоже. Дмитрий прекрасно знал, что однажды это произойдёт. Он в какой-то мере этого даже ждал.
В Плецке впервые произошло убийство.
Конец эпизода
