Пришлось промучиться полночи, потому что дождь зарядил надолго и начал стихать лишь к рассвету, вновь сменяясь снежной моросью. И только тогда в голове наступила долгожданная тишина. Не то чтобы голос говорил без умолку, но каждая редкая фраза багром вытаскивала Разумовского из столь необходимого сна.
Неизвестно сколько точно прошло времени, когда пришел Олег. У него были ключи, поэтому он сам отпер дверь, тихонько закрыл за собой, медленно
поворачивая вертушку, которая всё равно слишком мерзко щелкнула. Ботинки тоже ставил бесшумно и, мягко ступая, прошел в комнату. Волков привык так красться по утрам, потому что знал: Серый кодил полночи, скорчившись за компом, а потом уснул там, где больше не смог противостоять организму.
Сегодня хотя бы не за рабочим столом, а прямо на диване!
Олег с видом детектива продолжил изучать обстановку: на кухонном столе, рядом с чайником, стояла раскрытая пачка Дошика. Приправу высыпали, но
почему-то до заваривания так дело и не дошло. Олег покачал головой — опять ни черта не ел. Если бы не в плед завернулся, то можно было бы предположить, что это голодный обморок.
Парень со вздохом достал из рюкзака сосиски, хлеб и яйца. Хотел ещё чего-нибудь взять, но перед отъездом придется подзатянуть пояс, откладывать хоть что-то… У Серого сейчас совсем плохо. Признаться, Олег не понимал, как так вышло… Из них двоих именно Серый был примерным студентом, именно Серый смог что-то создать своими мозгами, именно Серый окончил ВУЗ с красным дипломом… и именно Серый буквально зарабатывает язву желудка, потому что у него иногда не хватает денег даже на заварную картошку или булочку. Просто какой-то сюр. Было жаль пытаться стащить его с небес на землю, только Разумовский давно уже перестал замечать, что он не на небесах, а всё глубже увязает в трясине. Олег был рядом как мог и сколько мог. Но это не жизнь. Пора было делать серьезные шаги. Может без его опеки до Сергея быстрее дойдет, что иногда мечты нужно откладывать из-за суровых жизненных реалий?
Но... наверное ещё не сегодня. Он посмотрел на бледного парня с синими кругами под глазами. Даже щёки впали. Сегодня сказать ему об этом духу не хватило бы. Пусть проснётся, они спокойно позавтракают и Олег пойдёт отсыпаться после суток. Всё-таки ещё месяц есть...
А потом часто бывали дожди. Сергей стал нервным, раздражительным, часто замыкался в себе, ссылаясь на свою загадочную глухоту. Олег уже устал ему
говорить, чтобы сходил к отори.... оторинори... ринор... к ухогорлоносу, короче! А то чем дальше, тем хуже. Чувство вины жрало ещё сильнее, будто он такой безжалостный, кидает друга голодным, холодным, да ещё и на пороге то ли глухоты, то ли безумия. Но... Он ведь не слушает, и делать ничего с этим не хочет! Олег пытался сколько мог. Правда пытался.
***
Олег был константой. Жизненной аксиомой. Нерушимая скала доверия, воздвигнутая годами, пережитыми вместе. Если Сергей был не уверен в себе, то в Олеге можно было не сомневаться. В конце концов, у них двоих были только они сами. В Волкове была та сила, то умение «хлопнуть по плечу», которых не хватало Разумовскому, а в ответ Сергей мог зажечь искру жизни и вдохновения в мрачноватом и закрытом Олеге. Вместе было пережито так много, будто прошло не несколько лет, а целая жизнь: оглянись и воспоминания застывшими кадрами будут тянуться до самого горизонта и теряться за ним. И впереди, к другому горизонту, тянулись совместные мечты и планы. Всегда рядом. Всегда бок о бок.
Иначе просто не бывает. Иначе — это как?
Вот здесь, вдоль Мойки они шли пару лет назад, наслаждаясь тёплой, белой ночью Питера. Выпили на двоих всего-то бутылку дешевого вина, но Серёжа
захмелел и что-то не особо мелодично напевал, иногда срываясь на смех. Олег принимался подпевать тоже, хотя он-то был абсолютно трезв. Оттого теплее его взгляд смотрел на совершенно счастливого Серёжку.
А сейчас Разумовский брёл по всё ещё более-менее оживлённой улице, собирая на бледное лицо редкие снежинки. Один. Впервые за несколько лет по-
настоящему один. Каких-то пару часов назад слово «всегда», тенью пришитое к их подошвам, порвалось и растворилось, смешавшись с полумраком комнаты.
Олег просто пришел и сказал, что едет в Сирию. Что подписал контракт и… и всё… В тот момент у Сергея будто стремянку из-под ног выбили, и он рухнул на пол, ломая позвоночник. И это было бы куда милосерднее. Олег говорил своим уверенным голосом, пока Сергей постепенно умирал внутри. Как могло быть такое, что Олег оставляет его именно сейчас?… Когда проект под угрозой, когда инвесторы боятся вкладываться в неизвестную, сомнительную соцсеть и нужно приложить все силы, чтобы отстоять его право на жизнь…
А Олег говорил, что нужно реально оценить ситуацию, что больше невозможно жить в долгах, что он тоже больше не может существовать лишь на энтузиазме, да и просиживать в офисе — это не его. Это мечта Серого, но и ему стоит трезво смотреть на вещи. Возможно стоит найти нормальную работу и выгребать из этого дерьма.
Видя, как стремительно бледнеет лицо друга, как губы начинают дрожать, Волков немного смягчился. Начал говорить, что переживает за Серого, что тот
себя изводит своим проектом, что не спит, постоянно стрессует и буквально сходит с ума. Что пора подумать о себе: если от дела одни проблемы и стрессы, то ну его к чертовой матери. Совсем рядом с квартирой есть школа, там учитель информатики требуется, как раз можно будет начать закрывать долги.
А Разумовского эти слова будто под дых ударили. Это он пять лет на красный диплом учился, выигрывал конкурсы, ночами выхаживал свою мечту, положил на неё несколько лет жизни, чтобы… чтобы отказаться от всего этого и просто пойти преподавать в школе информатику?… Этот проект — это весь Серёжа. Всё, что у него есть. Единственный материальный и ценный эквивалент его усилий.
— Ты… ты бросаешь меня именно сейчас? К-когда я больше всего нуждаюсь в тебе?… — голос задрожал, губы кривились, нехотя выпуская слова. В груди что-то клокотало, разрывая внутренности.
— Я просто определился с дальнейшими планами на жизнь. Я больше не могу участвовать в этом… я решил принять предложение насчет контракта,
— увидев выражение лица Разумовского, который будто наблюдал, как пол разверзается прямо перед ним, грозя скинуть в кипящую лаву, вздохнул. — Это же не значит, что мы перестанем быть друзьями, я же писать буду…
Но любое слово, обещание… всё это неважно. Конечно Олег имел право на свою жизнь, на выбор того, что лучше ему, но… просто Сергей не ожидал, что это случится именно в этот переломный момент. Когда казалось, что любой тычок может переломить окончательно.
Олег бросает его.
Его Олег его бросает.
Бросает.
Дальше без Олега.
А как он дальше?
Как он один?
А зачем тогда всё это?
Они же… они же столько всего вместе пережили, а теперь что же?…
Перед ним будто впервые стоял не его надежный, словно скала, Олежа, а какой- то совсем чужой человек, с чужим взглядом и голосом… и говорил совершенно страшные, разрушающие вещи.
Ветер продувал насквозь, заставляя тело дрожать вдвойне. Трясти его начало ещё тогда, в теплой и уютной комнате. А сейчас хотя бы ночной холод
трезвил. Он шел медленно, будто к конечностям повесили по гире, люди по пути шли компаниями, парами, смеялись, спорили, делились… Он плыл среди них, как отломившаяся водоросль, которую понесло течением. В голове бесконечно проигрывались слова. И помимо воли у ресниц начинала собираться влага. Хотя он думал, что выплакал уже всё, что можно было. Сейчас самому было жутко вспоминать свою реакцию. Как в какой-то момент он просто расхохотался, горько, зло... Олег смотрел на него непонимающе, будто даже с опаской. Ничего смешного ведь и не было. Просто... как же это иронично. Сейчас у Разумовского не было ничего, кроме Олега. Потерять ещё и его казалось настолько абсурдным, что стало смешно. Истеричный смех, который потом сорвался на всхлипы. Он не помнил, чтобы когда-либо так долго и сильно плакал.
Так что теперь глаза опухли, голова раскалывалась и жутко тошнило. Он запрокидывал лицо к тучному, беззвёздному небу, видя верхние этажи домов и яркие головы фонарей, открывал рот, пытаясь вдохнуть.
Потом утирал ладонью ресницы, разглядывая на пальцах влажные отблески, которые из-за красной вывески магазина были похожи на кровавые разводы.
Пожалуй, сейчас проще всего было бы дойти до ближайшего моста и перестать чувствовать, существовать в образовавшейся преисподней, но… вдруг Олег передумает? Вдруг не уедет… и всё станет как прежде.
Потому что если Олежа бросит его, он сойдёт с ума…
А до сумасшествия, видимо, осталось совсем немного. Ленивый, едва заметный снег постепенно сменился дождем. Пульс в голове нарастал
нестройным набатом. Серёжа отчётливо слышал свой ритм сердца и второй, будто задвоившийся. Может у него проблемы с сердцем? Может прямо сейчас оно разгонится до предела, а потом милосердно затихнет? Тогда можно будет перестать чувствовать. Всё чего сейчас хотелось — это перестать чувствовать эту всепоглощающую, едкую словно кислота, боль в душе. Всё это не было, конечно, предательством, но ощущалось именно так. Предали и бросили.
Дождь стал настойчиво хлестать по тонкой ветровке, намочил шапку, волосы сосульками облепили лицо, пальцы сделались ледяными и непослушными. Он невольно тоже ускорял шаг, хотелось сбежать, только от кого? Такая же дурацкая попытка, как оторваться от собственной тени. Шум города и голоса
людей вокруг стихли, шум дождя поглотил даже уличных музыкантов, которые спрятались под навесом. Теперь остался только его оглушающий шелест... и чужой голос в голове.
...повторять! Нужно было дожать сразу! Какого чёрта надо было вручать бумажку?..
Сергей зажмурился и тряхнул головой. Боль в мозгах усилилась, тошнота тоже. Почему именно сейчас? Почему не… в другой раз? Разумовский набирал скорость, неловко огибая людей, врезаясь в них, видел гневные лица, которые беззвучно открывали рот, а он просто шел по залитым серым улицам, которым дождь будто прибавил резкости и контраста. Вывески и фонари расплылись кляксами по асфальту, пузырясь в лужах. Всё стало очень четким и размазанным одновременно. Дождь белым шумом гудел в ушах, как и голос, гневно ругающийся с кем-то.
…здец! Сам ему объясняй! На кой хер тебя ко мне приставили? Работал один нормально, так нет же! А теперь…
«Заткнись ты, господи боже!» — взмолился про себя Сергей, продолжая неловко протискиваться сквозь людей, которые толпами повалили из метро. Интересно, если спуститься на Адмиралтейскую, этот проклятый голос и там его достанет?
…не будем здесь тормозить! Вот высажу тебя у главка и там шуруй на все четыре стороны!..
Ноги сами собой перешли на бег, в левом кроссе хлюпало, потому что подошва треснула пополам. Теперь уже от него сами шарахались: он был бледен, шумно дышал, жмурился и хватался за голову. Некоторые смотрели с презрением на «этого наркомана». Трясло от холода, губы сделались почти фиолетовыми, всё внутри стучало и пульсировало в сбитом ритме. Быстрее, быстрее, быстрее! Убежать, спрятаться, исчезнуть!
…вый и последний раз!.. СТОЙ!!!…
Крик эхом раздался в голове, словно в пустой медной чаше, а потом его будто скосили резким ударом по ногам, но при этом тучное небо дёрнулось навстречу, дорога и дома перевернулись, и мир на бесконечно долгую секунду застыл накренившимся кадром. Затылок обожгло и всё, наконец, стихло.
Конец эпизода
