Хтоника

Однажды ты призовешь меня,

И я нырну во мглу,

Чтобы увидеть твою улыбку...

KWOON, Babet - King of sea

Тишина.

Внутри царила тишина, как и в мрачном коридоре квартиры, будто ее поместили в вакуум, отрезав от остального мира. Она стояла на пороге, воодушевленная после увлекательного путешествия в другую страну, с чемоданом, полным разных сувениров, за спиной висела скрипка, а напротив застыла тетя, выражая неопределенность на пухлом лице.

«Она не дождалась тебя».

Слова разрезали тишину, как нож, незаметно вонзаясь сперва в мозг, а после и в сердце. Взгляд перетек с женщины перед ней куда-то вдаль, где в сумраке комнаты виднелся пустующий диван. Он был застелен уже чистым бельем, словно там никогда никого и не было. Полгода борьбы, мучений и боли испарились в один миг, оставив после себя абсолютное ничто. Лишь светлые воспоминания, которые так и останутся лежать в коробке памяти, больше никогда не пополняясь. Она пространно покивала своим мыслям. Как легко стереть чужое присутствие, но оставить говорящую пустоту вместо этого.

Ее обняли, задушено всхлипывая и громко шмыгая носом, проводили в другую комнату, устраивая в новом — и оттого чужом — жилище. Вокруг хлопотали, вздыхали, ободряюще поглаживали и обнимали, но она тепло улыбалась до самого вечера, делилась впечатлениями и распаковывала вещи, будто фраза, прозвучавшая, как приговор, не имела к ней никакого отношения. Слова, свидетельствующие о горе, в моменте просто не дошли. Она даже не осознавала масштаб грядущего, которое уже обрушило привычную жизнь.

Волны медленно отступали все дальше, знаменуя наступление чего-то неистового, что обрушится спустя время. Однако сейчас все казалось мирным и спокойным, как и обычно, просто кое-что исчезло. Человек, который должен быть, который поддерживал, направлял и любил, растворился, оставив после себя вязкую пустоту, наполненную тишиной. Рана, которая могла показаться незначительной на первый взгляд, оставит неизгладимый след до самого ее конца.

- Завтра похороны, – сухо бросила тетя, будто сдерживая себя от лишних эмоций, которые прорывались наружу.

- Хорошо, – спокойно ответила она, запивая легкий ужин горячим сладким чаем.

Из телевизора доносились смешанные звуки какого-то фильма, а глаза постоянно косились на пустой диван, где должна была лежать ее мама. Это было так странно, наблюдать за пустотой, которая занимала часть комнаты. Исчезли капельницы, подгузники и глухие, сдерживаемые стоны от невыносимой боли; остались лишь три забытых шприца с морфием. Лежа в кровати, она размышляла, медленно приходя к осознанию, что реальность изменилась. Уже не будет ничего, что могло бы быть. Не будет походов и экскурсий, не будет огорода, который нужно поливать, дом так никто и не достроит. Мамы больше не будет рядом.

В эту ночь там никто не спал.

Утро выдалось прохладным для августа. Серые тучи низко плыли на небе, иногда мелькая бледными лучами сквозь дыры. Птицы рассекали воздух, дети галдели на площадке, радуясь последними днями перед учебой. Жизнь текла, разливаясь вокруг, как река в половодье. Она стояла на балконе, рассматривая небольшой лес перед домом, заливные луга, поросшие жухлой травой, и чувствовала внутри абсолютное ничто. Для нее весь мир остановился: схлопнулся где-то глубоко внутри, забирая с собой абсолютно все. Родной голос растворился в памяти, будто она никогда его не слышала.

Оголенный песок под ее ногами высыхал, вода отходила все дальше, а она стояла и смотрела вдаль, наблюдая, как медленно растет волна. Она накроет все на многие километры вокруг, погребет под своей толщей и утащит в море на самую глубину.

Пустота.

Мир вокруг казался невероятно светлым для пасмурной погоды, но блеклым. Картинка выцвела, прожженная окончательным осознанием безвозвратной потери. Лишь их небольшая семейная процессия в черном выглядела гротескным пятном на ярком пейзаже. Она редко моргала, иссушая глаза, говорила односложно, но продолжала вести себя все так же. Губы растягивались, реагируя на банальные шутки, звучавшие от родных, чтобы приободрить ее. Рубленные, простые фразы машинально вылетали изо рта. Тело двигалось само по себе, полностью подчиняясь чужой воле. Она больше не была собой – живая оболочка, скованная непомерной тяжестью утраты. Мозг остановил все мысленные процессы, лишь записывал все события на пленку, которую позже она будет не раз прокручивать у себя в голове, как последнее достоверное воспоминание о самом близком и родном человеке в своей жизни.

Больничные коридоры еще утопали в тишине раннего утра. Медсестра тихо переговаривалась с тетей о пациентах, пока они ждали оформления бумаг, а ее глаза рассматривали цветастый плакат о профилактике ОРВИ. Врачи сразу предупреждали о неминуемом конце, шансов не было изначально, но они пытались. Она думала, что подготовилась, что это не станет чем-то ужасным и не уничтожит ее.

Цунами приближалось, а она не двигалась с места, отрешенно наблюдая за неминуемой катастрофой, словно эта волна не несла ей никакой опасности – лишь неизбежность.

Дребезжащий «пазик» покачивался на ухабистой дороге, размытой дождями. Продавленное сидение, которое удивительным образом держало ее на месте, амортизировало внешнюю качку. Широкий салон, пропахший отработанным бензином, сохранял тепло от мотора, но внутри медленно разливался холод. Плотные тонированные стекла не пропускали лишний свет внутрь, но в глазах уже померк свет. Открытый деревянный гроб с телом и она, безотрывно смотрящая на бледное лицо. Мама выглядела странно в этой пучине белых оборок, будто в морской пене. Ведь ей так нравилось плавать. Спокойное лицо ничем не отличалось от спящей, но эти глаза больше никогда не откроются вновь и не посмотрят на нее, зашитый рот больше ничего не скажет, белые губы никогда не улыбнутся, а сложенные вдоль тела руки никогда не обнимут ее. Восковая маска, застывшая на красивом лице, так и останется маской, отпечатавшись глубоко в памяти бельмом ослепляющей боли.

Огромная волна нависла над ней, готовая обрушиться на маленькую фигурку и смять ее в неистовом потоке разрушительной трагедии.

Высокие своды небольшой часовни отливали желтым светом горящих свечей. Священник красиво распевал молитвы, провожая душу в последнее путешествие, а она стояла и отрешенно рассматривала многочисленные иконы. Нарисованные лики святых выражали скорбь и смирение, а заунывное пение маленького хора дополняло антураж великой потери. И она меланхолично взирала на это, чувствуя, как заупокойная молитва медленно оседает в ней кислотным осадком, выжигающим остатки души и разъедающим сердце. Воск обжигал пальцы, но кожа уже онемела, лампады растекались серыми реками благовоний, но нос улавливал лишь удушливый смрад, от которого хотелось выйти на свежий воздух. Волна, размером с небоскреб, уже закрыла ее своей тенью, раскрывая недра бездонной темной пучины.

Она вышла из автобуса, почесала зудящий нос и посмотрела вокруг, пока работники кладбища выгружали гроб. Ряды надгробий пестрели пластиковыми венками, желтоватая земля под ногами хрустела, как снег. По лицу изредка стекала влага, горло сдавило настолько, что даже воздух с трудом протискивался в легкие, отчего приходилось часто сглатывать этот шершавый ком, царапающий внутренности, как наждак. Ветер шумел деревьями, тучи серым монолитом плыли по небу, пропуская яркие вспышки солнца. Вдали горела высокая длинная труба нефтеперерабатывающего завода, как огромная поминальная свеча по всем, кто лежит вокруг. Мама в этом светлом мире почти сливалась с окружением. Вся в белом, с ярким пятном гвоздик на груди. Жаль, что в августе не было уже сирени. Она любила сирень. А еще любила свою работу, на которую ходила даже тогда, когда ноги отказали после третьей химиотерапии, когда уже лежала, но все еще верила, что сможет жить дальше. Мама знала, что все так кончится. Она тоже, но надеялась, что не так быстро. Ей не хватило всего одного дня. Одного.

Четкие удары молотка, которые заколачивали гроб, вбивали гвозди не в дерево, а в ее сердце, которое теперь будет гнить целую вечность внутри нее. Темный короб медленно опустился в земляную яму, из которой никто и никогда не выйдет. Никто не вернется с той стороны. Никогда.

Горсть сухой земли в руке ощущалась теплом собственного сердца, которое она бросила вслед своей ушедшей матери. Мир расплылся. Цунами обрушилось на нее, погребая под тяжелой толщей, как земля, которая засыпала гроб. Мягкая и податливая почва заполняла яму стремительно, отрезая все физические связи с единственным человеком, который привел ее в этот мир.

Тишина. Пустота.

Все, что осталось ей, когда над уровнем земли вырос холмик. Венки стройным рядом скрыли свежую могилу, а над всем возвышался деревянный крест с табличкой. Она вздохнула полной грудью, будто подытожила логический конец истории. Ужасное событие выглядело болезненно прекрасно. Невосполнимая потеря сломила ее настолько быстро, что на бледном лице расцвела отчаянная улыбка сокрушительного поражения. Она впервые подумала о смерти как о мечте.

Светлая квартира встретила их тишиной, которую моментально разбавили голоса родственников. Они быстро накрыли на стол, усадили ее во главе и стали шумно вспоминать все, что только могли о почившей. Пожалуй, поминки всегда нравились ей больше самих похорон. Несмотря на весь трагизм случившегося, измазавший ее смоляной чернотой с ног до головы, она с удовольствием ела кутью, запивая сладким соком, и слушала истории. Истории, которые останутся в ее памяти как время, когда она была безмерно счастлива. Бездонная пучина уже поглотила ее, оставив на поверхности пустую оболочку, живущую выработанными инстинктами. Безудержная стихия под названием жизнь вымыла из нее все, оставив лишь безграничную пустоту на месте, где когда-то теплилась надежда на будущее. Она тихо посмеивалась, вторя чужому смеху, покачивала головой в такт чужим рассказам и задумчиво рассматривала фотографию молодой матери в рамке на тумбочке.

Она сильная. Она справится со всем.

Или нет...

- Даже спустя столько времени, мне все еще больно, мама. Я бы пошла за тобой, но ты меня отругаешь.

Она смотрела на осевший холмик, поросший молодой зеленой травкой, курила и разговаривала с человеком, чья плоть уже давно истлела, а кости побелели. Лишь во снах она продолжала улыбаться и поддерживать ее. Она же лишь горько улыбалась в ответ и рассказывала о своей жизни могильному кресту, покосившемуся от времени. Рана внутри гнила, ныла и часто кровоточила. Голос звал маму в самые темные времена, но ответом была лишь тишина.

Тишина и пустота, в которых она нашла свой покой среди беспросветной тьмы и вечной боли. Она сильная. Ее, как и мать, сломит только смерть.