— Ну что, Сергей, пойдёте на комиссию?
Вопрос этот не просто поставил на стоп липкое однообразие жизни в застенках, он буквально ножом раскромсал привычку к безнадежности. Конечно ему доводилось слышать, что у осужденных психов есть право пойти на комиссию и доказать свое выздоровление, готовность вернуться в социум. Иногда такое происходило по решению суда. Но случалось настолько редко, что более правдоподобно было дождаться вторжения инопланетян, которые всосали бы его из камеры к себе в тарелку прямо сквозь решетки.
Как оказалось, некоторые ошибочно думают, что попасть в психушку вместо тюрьмы — куда предпочтительнее, это ж, всё-таки, медицинское учреждение, а не зона. Но лишь с годами, проведенными в таком месте, приходило запоздалое осознание: из тюрьмы, если ты не получил пожизненное, ты точно выйдешь, а вот отсюда… здесь сроков не было. Здесь можно провести всю оставшуюся жизнь. Вместо надзирателей — санитары, еда примерно того же свойства, порядки жесткие, отношение не как к людям с душевным недугом, а именно как к преступникам. И когда до некоторых доходило, куда они попали, и что подкашивать под психа или подделывать экспертизы «чтобы избежать наказания» — было очень плохой идеей, люди впадали в настоящую истерику, кричали о своей нормальности, угрожали жалобами, умоляли поверить, но это уже совершенно никого не интересовало. Укол, таблетка, тягучая слюна медленно сползает по губе на подбородок. Капкан захлопнулся.
Разумовскому никогда не приходило в голову умолять выпустить его… просить адвоката. С того самого момента как он пришел в себя, как осознал произошедшее, у него даже не проскочила мысль, что можно попробовать оспорить и избежать наказания. Разумеется внутри всё клокотало от обиды и ужаса. Реальность пошла трещинами и рухнула потоком осколков, вонзаясь и рассекая до крови. И вместе с этим было понимание, что его деяния получили заслуженную кару. Не хотелось мириться с тем, что его жизнь в это превратилась, что всё это взаправду. Но при этом было очевидно, что ничего из этого не избежать.
О свободе не роптал. Но иногда становилось настолько невмоготу, что он просто молил не трогать, оставить, не мучить. И иногда Вениамин Самуилович правда оставлял его в покое. Редко. Наверное когда чувствовал, что если надавить чуть сильнее — психика окончательно расколется, сделав его совершенно бесполезным экземпляром. У других пощады просить не было смысла. Могло стать даже хуже.
Иногда и у него закрадывались постыдные мысли: неужели он всего этого заслуживает… не просто отбыть наказание, но и стать подопытным, пережить многое, сравнимое с пытками: с одной стороны от медперсонала, а с другой стороны — от личного спятившего демона.
И этому адскому котлу лишь недавно пришла на смену безрадостная, болотистая рутина. Вообще, Сергей всегда был человеком скептичным, в сверхъестественное не верил, детские воспоминания о тьме с крыльями списывал на бурную фантазию и психологические травмы, но вот к тридцати годам объявился демон-двойник, существование которого подтверждал даже врач-психиатр. Более того, этот же демон принял на себя фатальный выстрел дрона и, каким-то чудом, пули будто действительно столкнулись с некой преградой, замедлились, и раны вышли хоть и тяжелыми, но не смертельными.
Совпадение ли, но после этого Птицы больше не было. В голове наступила благостная тишина, а темные углы больше не щерились перьями, не пугали пламенным блеском глаз во снах.
Это открытие неимоверно радовало самого Разумовского, и крайне огорчило местное светило науки. Рубинштейн после провел ряд экспериментов, далеких от медицинской и человеческой этики, и пришел в слишком очевидное уныние по этому вопросу. Разочарование его было до комичного сравнимо с расстройством мальчишки, чей игрушечный паровозик перестал заводиться и ездить по рельсам.
А сам Сергей ощутил себя как никогда призраком, зависшим между жизнью и смертью, потому что интерес к нему был потерян, он больше не был ни форменным психом, ни одержимым, ни любопытным образцом для исследований. Просто Сергей Викторович Разумовский из 204 палаты, который ест, спит, пачкает карандашом стены и бумагу. Смысл его существования вовсе встал под большое сомнение.
Долгих полгода прошло, чтобы однажды Вениамин Самуилович, будучи теперь редким гостем, не произнёс этот судьбоносный вопрос:
«Ну что, Сергей, пойдёте на комиссию?».
Конец эпизода
