Сначала он подумал, что это какая-то проверка. Может быть один из экспериментов Вениамина Самуиловича. Не могло же такого быть взаправду?.. Столько долгих месяцев ушло на то, чтобы свыкнуться с мыслью, что именно здесь, в этом форте он закончит свои дни. Смог даже отыскать мысль, которая неизменно успокаивала — жизнь его будет недолгой. Невозможно в этих условиях прожить десятки лет, да и методы Рубинштейна, делающие из него в самом буквальном смысле подопытного, постепенно отнимали здоровье и силы.
Недолго.
Осталось недолго потерпеть.
С этой мыслью удавалось заснуть, она убаюкивала тревожной колыбельной.
А сейчас врач будто внезапно предлагал выйти в дверь, которой ранее он никогда не замечал. Удивительным оказалось и то знание, что комиссия у него проходила каждые полгода, как того требовал закон. Всё это время главврач не видел смысла в участии самого пациента, поэтому комиссия проходила без него. А сейчас этот мужчина возвышался над ним, сцепив перед собой пальцы в замок, и ждал ответа.
— Так что, Сергей? Если вы не уверены, то мы отложим это на несколько месяцев, когда…
— Нет!
Тихий, хрипловатый протест вырвался сам. Из подсознания наверное. Ведь сам Сергей не успел понять, просто почувствовал, что ещё несколько секунд, и врач пожелает доброго дня и выйдет за дверь-решетку, продлевая привычную уже агонию однообразия. И первым импульсом было остановить.
Вениамин Самуилович прервался на середине фразы, с интересом вглядываясь в выцветшие голубые глаза. Удивительно, как этот человек мог препарировать одним лишь взглядом: он за секунды вскрывал сознание, рассекал его и вытаскивал наружу страхи, сомнения и боль. Ни шанса скрыться.
Единственное, что можно было сделать — отвести взгляд.
— Я… если у меня есть шанс я… я п-пойду, — тихо, будто стесняясь своих притязаний ответил он.
— Что ж, — на лице доктора отразилась улыбка, которая, однако, никогда почти не касалась глаз. Они смотрели всё с той же рентгеновской проницательностью. — Смело, Сергей, очень смело. На днях я извещу вас о комиссии, а предварительно вы… сможете привести себя в порядок.
Щеки густо залила краска. Он и сам знал, что выглядит так, как людям показываться стыдно. Он грязный, от него дурно пахнет, волос было противно касаться, а ещё губы постоянно сохнут и трескаются, он костлявый и просто неприятный. Скорее всего комиссия только при одном этом виде даст отказ, чтобы не пускать такое чудовище в общество.
Мысль о том, что таким он стал не по своей воле как-то атрофировалась. Это всё стало следствием его ненормальности, его вины и не желания вовремя обратиться за помощью хоть к кому-то.
Сейчас уже всё смазалось и путалось, мог ли он попросить этой помощи? Знал ли, что нужно её попросить? Теперь уже и не важно.
Точной даты этого важного мероприятия у него не было. Но о его приближении он догадался, когда в камеру зашли Иван и Николай — санитары, к которым сложно было бы подобрать уникальный эпитет на фоне других.
Все санитары имели разные имена, но одинаково суровые лица, уставший и угрюмый до крайности взгляд, и узкий эмоциональный спектр, который колебался от отупелого безразличия до садистской жестокости. Не было на этой шкале ни одного светлого местечка. Кто знает, может всё самое светлое они берегли для своих семей. Потому что Сергей отказывался верить, что люди могут быть настолько одномерно жестокими, такими, что даже для фильма это было бы неправдоподобно. Никто не любит просто плохих или просто хороших персонажей, в жизни ведь так не бывает? Значит где-то в другой части своей жизни эти люди — заботливые мужья и любящие отцы, сыновья, которые помогают родителям с ремонтом и огородом, по выходным ездят на рыбалку, жарят на даче шашлыки, пока из магнитолы, жужжа бассами, грохочет Си Си Кэтч, Руки Вверх, Модерн Токинг и Ласковый май.
Иногда такие фантазии помогали видеть в них людей, а не монстров. Помогало не терять связь с реальностью и не представлять, что он в аду, а все вокруг просто демоны, в чьи задачи входит только подкидывать дрова под котел.
Но потом эти «не-демоны» приходили, выкручивали руки, покрывали матом, тащили по коридорам, срывали одежду и швыряли на холодный кафельный пол под ледяной поток воды. Они же беспрекословно выполняли все команды местного Люцифера — Светоносного доктора Рубинштейна. В их руках его могло выкручивать от боли, так что желчь поднималась, обжигая пищевод, и шла через горло и нос. Он мог вопить и хрипеть, молить о передышке и пощаде, пребывая в лишающем рассудка ужасе, не столько от самих процедур, сколько от этого бесчеловечного безразличия, а в ответ видел лишь отвращение. С другой стороны… имел ли он вообще право на сочувствие? Вениамин Самуилович однажды включал ему трансляции Чумного Доктора и репортажи о нем. Та семья, которую он сжег… они ведь тоже молили о пощаде? Птица тоже испытывал к ним лишь отвращение. Так чего теперь ждать?
Как бы там ни было, Иван и Николай сейчас смотрели на него с тем же спокойным безразличием. Разумовский в напряженном ожидании смотрел в ответ, быстро переводя взгляд с одного на другого. Длилось это, правда, несколько секунд.
— Ну чё зенки-то вылупил? Или тебе в горло ее опять затолкать?
Сергей вздрогнул и только сейчас почему-то заметил протянутую белую таблетку и алюминиевую кружку с водой.
— Пей и мыться пойдешь.
Эта информация окончательно выбила весь настрой нормально пережить этот день. Только не душ. Конечно ему нужно было в душ, но… не так.
— Блядь, Разумовский..!
Сергей не стал дожидаться, пока Иван выполнит свою угрозу. Раз принесли санитары, значит что-то не слишком опасное, потому что экспериментальные препараты давали только в процедурных и под контролем Рубинштейна и медсестры.
Он торопливо схватил таблетку, едва не выбив её из толстых пальцев мужчины, и дрожащей рукой взял кружку. Руки у него теперь дрожали перманентно, не зависимо от того, нервничает он или нет. Просто иногда этого было почти незаметно, а иногда, как сейчас, настолько, что вода едва не выплескивалась через край.
Глоток получился какой-то большой и неудобный, таблетка комом прошлась по пищеводу, вызывая неприятный спазм.
— Ну?
Серёжа поднял взгляд на хмурого санитара, тот смотрел выжидающе. Он быстро протянул кружку обратно, мужчина её взял, но смотреть продолжил всё так же. Что-то не так. Он что-то не то сделал. Что же…
Иван поднял мясистую ладонь и смачно шлёпнул ей по впалой щеке. Не так уж больно, Сергей чуть зажмурил глаза и втянул голову скорее из страха.
— Пасть покажи свою, — великодушно пояснил мужчина.
Точно. Забыл продемонстрировать, что таблетка правда выпита. Как он мог забыть? Не первый же раз. Растерялся чего-то. Тут же открыл рот, поднял язык. Иван брезгливо заглянул и дернул его за плечо, заставляя подняться.
— Коль, сгоняй к Альбине Фёдоровне. Рубик сказал ему новую робу выдать, — уже нормальным тоном обратился он к коллеге.
***
Всю дорогу до душевых приходилось бороться с темнотой в глазах. Паника украшала его мир чернеющей виньеткой по краям зрения. Хотелось упасть на пол посреди коридора и рыдать. Но он прекрасно знал, что, во-первых, это не даст результата, а во-вторых, сделает всё только хуже.
От истерики его удерживала новая интересная мысль-мотивация — он готовится на комиссию.
Сложно было не проводить параллель с жертвоприношением. Вот-вот его омоют, облачат в чистые одежды и, вероятно, возложат на алтарь перед местным ковеном для какого-то магического обряда. Или принесут в жертву дракону, потому что весь этот каменный форт подходил антуражем. Еду тоже полагается мыть перед трапезой. Как там было? — busy fighting dragons? Ну-ну, какая ирония.
Он хоть и старался прохаживаться по камере, но это не давало нормальной разминки для мышц. В итоге сейчас по телу расплывалась слабость, а в глазах ещё больше темнело и ощущалась противная легкость. Пол холодный. Почему ему не могут дать хотя бы носки? По началу они у него были — что-то среднее между носками и тапочками. Потом из чистой аккуратной камеры он перекочевал в эти грязные казематы.
В душевых пахло хлоркой и сыростью. Наверняка из-за известки, которая на потолке местами взялась паутиной трещин и вовсе облупилась. Кое-где вокруг таких кусков расходились желто-оранжевые каёмки, переходя в серый. Длинные лампы жужжали, словно трансформаторная будка, а одна из них, в самом углу, конечно моргала, издавая тонкий, стеклянный звук, будто в ней лопались какие-то маленькие колбочки. Всё здесь было мерзко: и ставшие рыже-коричневыми швы между маленькой белой плиткой, и тошнотворно-зеленого цвета краска, которой закрасили стену под потолком, где на лавке нужно оставлять одежду, и эти старые железные раковины, а самое мерзкое — открытые душевые кабинки.
— Ну раздевайся, чё встал-то? — раздраженно-скучающим тоном приказал Николай. — Или тебе помочь?
Сердце мгновенно ускорилось, во рту всё высохло и язык приклеился к нёбу. Серёжа торопливо принялся скидывать с себя одежду. Длинные рукава мешались и путались, цеплялись за ремни и застёжки, он чувствовал на себе взгляды, слышал недовольное пыхтение и понимал, что если вот-вот не справится с чертовой тканью, то ледяного душа не избежать. А здесь и так было довольно прохладно. Влажный воздух ощутимо пропускал откуда-то сквозняк, прилипая к коже мурашками. Меньше всего хотелось скидывать с себя даже эту скудную одежду.
Пытаясь поскорее стащить штаны, он прокорябал ногтем кожу на бедре так, что остался кровоподтек.
— Сразу видно, что в армии не служил, — хмыкнул Коля.
— А ты сомневался? Туда ж пидоров не берут.
Они посмеялись. Раньше он такое не стал бы терпеть в свою сторону. Ответил бы колко. И если бы собеседник попался достаточно умный, то завязалась бы словесная перепалка, из которой Сергей почти всегда выходил победителем, потому что словами он мог защитить себя куда лучше. А вот если попадались такие как… как эти санитары, то он бы получил по лицу и почкам. Он старался этого избегать, но всегда был готов. А сейчас… сейчас он промолчит. И так плохо, а мысль о том, что снова прилетит кулаком по голове и ботинком в живот — вовсе заставляла проглотить остатки гордости. Пусть считают кем угодно, лишь бы не трогали.
— В душ!.. — прикрикнул Коля, оглушительно хлопая ладонью о ладонь ему вслед, подгоняя. Эти хлопки отражались от кафельных стен и звенели в голове. — Бегом, мля!
Сгорбившись Разумовский попытался побыстрее шмыгнуть в душевую, но поскользнулся, приземляясь на колено и правое бедро.
— Ты чё, ходить разучился? Никто тут тебя на руках носить не будет, или тебя из шланга полить, хах, для ускорения?
— Нет… я встаю… не надо… — подбородок задрожал. Только не ледяная струя, от которой синяки останутся. Он не выдержит сейчас.
— Ой, ну не ной только! — закатил глаза Ваня. — На вот, мойся побыстрее и пошли.
Вслед ему прилетел кусок мыла и жесткая мочалка. Мыло ударилось о лопатку, заставив вздрогнуть, и смяло краешек о пол. Серёжа быстренько выкрутил краны, чуть отступив в сторону. Из лейки брызнула ледяная вода, она отскакивала от плитки и жалила голую кожу. Скорее бы пробежала…
— Ну хер ли ты встал? Мойся давай, ебанько!
Когда-то давно, на похожее замечание Разумовский предложил ему самому попробовать встать под ледяную воду, на что санитар, другой правда, разбил ему нос о стену душевой, довершив местный дизайн из низкосортного ужастика кровавой полосой на стене.
Чтобы немного потянуть время Сергей принялся намыливать мочалку. Вода жгла пальцы холодом. Наконец, труба в стене завыла, перешла в режим волынки, а потом температура стала более приемлемой. Ждать интенсивного тепла здесь бесполезно, поэтому приходилось довольствоваться прохладной. Разумовский быстро юркнул под струи воды, ощущая, как напрягается и дрожит каждая мышца, шумно дышал через рот, борясь с проникающим до костей холодом. Как бы там ни было, становилось намного легче, когда с волос, лица и тела в слив уплывала грязь. Мыло самое простое — грубый брусок с надписью «земляничное», пахло лучше, чем всё, что вообще можно было унюхать в этом месте. Только бы успеть всё смыть.
— Ускоряемся, ускоряемся! — Ваня крутил в руках связку ключей. — Надо ещё успеть, чтобы Ирка тебе рожу побрила и ногти подстригла, а то она пораньше уйти хотела.
***
Сегодня просто праздник какой-то. Дали нормально помыться, выдали свежую одежду — такую же грубую и застиранную, но пахнущую чистотой. А ещё дали тапочки. И от этого хотелось расплакаться.
Последнее чудо случилось, когда его отвели в другую палату. Она была вдвое меньше, но там стояла кровать, прикрученный к полу стол и стул. И она была с чистыми стенами, густо выкрашенными в бледно-желтый. После такого насыщенного дня он ощущал себя вымотанным, но очень легким, будто разом потерял сотню килограммов. Сейчас даже не пугали мысли о предстоящей комиссии. Он подумает об этом потом.
Конец эпизода
