«В ад — перед тобой, в рай — после тебя.»
«Одиночество прекрасно.»
«Нам бы эль покислей да пизду потесней.»
Опорожняя мочевой пузырь, Майло нетрезво рассматривал надписи над писсуаром придорожного бара «Без имени».
Десятки, если не сотни чужих мыслей, ругательств, афоризмов и предостережений одновременно образовывали на его глазах гениальную энциклопедию жизни — искусный слепок человечества в миниатюре и идеальное послание для пришельцев.
Выссывая третий по счёту «Бадвайзер», громила ухмыльнулся, отметив своё неожиданно поэтичное настроение.
«И правда — просто ебучая планета обезьян. Громких, жалких, злых, счастливых, пьяных и смешных обезьян. И я всего лишь одна из них. Это ли не повод выпить?»
Вывалившись из замызганной кабинки, Майло вернулся в родное облако из горького дыма, трёхэтажного мата и ослиной мочи под видом немецкого лагера. За барной стойкой, продолжая глушить дешёвый бурбон, его ожидал Жан-Поль — дорогой товарищ, с которым они откатали две командировки в Ирак.
— Где вас носило, господин Гаретт?
— Отсасывал твоему папаше. А ты чем промышлял, лягушатина?
— Держал дверь, чтобы не вошла моя мамаша!
Где-то в баре раздался треск стекла, глухой удар и басовитый гогот. Пиво всё так же пенилось, закуски хрустели, а мир продолжил крутиться по заданной оси.
Жан-Поль заказал сет из пяти «Ягербомб» и повернулся к Майло.
— Знаешь, в чём разница между Америкой и йогуртом?
— «Если оставить на триста лет йогурт, то в нём появится культура». Я знаю все шутки про американцев, потому что ненавижу нас так же, как и весь остальной мир.
Майло покрутил в пальцах армейский жетон.
— А знаешь, в чём разница между Францией и местным толчком?
Жан-Поль с улыбкой опрокинул вторую рюмку.
— Нет.
— Вот и я не знаю.
Музыкальный автомат крутил Джорджа Стрейта по десятому кругу, но никто не протестовал — даже самые тупые отбросы в баре «Без имени» понимали, что такие песни нужно слушать и слушать.
«All my exes live in Texas, and Texas is a place Id dearly love to be...»
Опрокидывая шот за шотом, изрядно похорошевшие друзья оседлали бесконечную карусель воспоминаний. Майло и Жан-Поль с задором обсуждали самые светлые моменты первой командировки и совсем не касались второй.
— Ты помнишь, что он сказал? Ну, после того, как въебал тебе?
— Ещё бы. Думал, такое только в кино бывает: «Я здесь большой и серый волк. Не стоит на таких залупаться». Я тогда ответил что-то очень крутое.
— «Конечно, не стоит. Но разве это жизнь?» — и откусил ему кусок фаланги.
— Un chien andalou!
— Что?
— Un chien andalou!
— Говори громче, ты же знаешь, что я левым нихуя не слышу.
Жан-Поль решил, что ему придётся слишком долго объяснять свою ремарку, поэтому просто махнул рукой и заказал ещё шесть рюмок предельно сомнительного пойла.
Когда веселье пошло на спад, а жар обсуждений случайно коснулся второй командировки, мужчины замолчали. Тишину нарушил Майло:
— За Цыпу.
— За Цыпу. Надеюсь, он сейчас со своей гитарой.
Бывшие сослуживцы, не чокаясь, осушили последний раунд, и Жан-Поль жестом позвал Майло на перекур.
На небе сияла неестественно пухлая луна — настолько большая и красивая, что хотелось плакать. Но все слёзы мужчины оставили в чужой и пыльной стране.
Докурив папиросу, Жан-Поль, шатаясь, подошёл к лавке, на которой устроился Майло, снял кепку и осторожно положил свою голову ему на плечо.
Выбросив бычок щелчком пальцев, громила плавно передвинул голову друга себе на грудь и накрыл её своей гигантской ладонью.
— Просто ещё один год, дружище.
Рядом с французом заиграла гитара тощего паренька с оконцем в затылке. Сжавшись, Жан-Поль переложил пальцы Майло себе на глаза.
— Просто ещё один год, mon ami.
Конец эпизода
